Об условно-досрочном освобождении журналиста Григория Пасько бывший замдиректора первого департамента Азии МИД РФ ВАЛЕНТИН МОИСЕЕВ, осужденный по обвинению в шпионаже в пользу Южной Кореи и освобожденный 31 декабря 2002 года, узнал из радионовостей. "Ну наконец-то освободили еще одного надуманного шпиона",— заявил он корреспонденту Ъ ЮРИЮ Ъ-СЕНАТОРОВУ и рассказал о том, как спецслужбы стряпают шпионские дела.
56-летний дипломат и экономист Валентин Моисеев вышел на свободу, отбыв все четыре с половиной года, назначенные ему Мосгорсудом.
— Валентин Иванович, вы не могли бы рассказать, как у нас отбывают срок шпионы?— Ну, так и отбывают. Три с половиной года, пока длилось следствие и суд, я просидел в "Лефортово". Как известно, мое дело слушалось шесть раз, за это время сменилось семь составов судей, к тому же два раза дело рассматривалось в Верховном суде. В "Лефортово" я сменил, кажется, 35 девятиметровых камер.
— А почему так много?
— Так в "Лефортово" построена оперативная работа, или, как там говорят, "оперативное прикрытие камер", когда к тебе подсаживают (либо переводят) татуированных уголовников, подписавшихся на сотрудничество с органами. По ходу следствия меня не раз "прессовали" и уговаривали. Например, "признаться по-хорошему", "надо уметь проигрывать", "не противоречить следователям". Те же уголовники пытались и "развести" меня типа: "Слышь, расскажи, как пользоваться шифроблокнотом". А когда шли судебные процессы, те же "наседки", вы уж извините, что я на такую лексику перешел, говорили, чтобы мы с женой и адвокатами "не мутили воду". Типа "четыре с половиной года — это не срок, их на одной ноге можно простоять, иначе на этапе погибнешь". Но встречались в "Лефортово" и приличные люди: Константин Мирзаянц (обвинялся в соучастии в убийстве Дмитрия Холодова.— Ъ), Турпал-Али Атгериев и Евгений Ройтман (начальник тверского УБОП.— Ъ), с ними я также сидел. А "прессовали", например, так. Сокамернику разрешают пользоваться домашней простыней, а мне нет — только казенной. По словам вертухаев, если я повешусь в камере на своей простыне, то будут виноваты они, а если на казенной, то законодатели. Или, скажем, очки, которые выдавали почитать строго по времени.
— В чем заключался ваш шпионаж, собственно говоря?
— Над этим я очень долго и сам размышлял. Когда в 1998 году меня арестовали, а из страны выслали высокопоставленного южнокорейского дипломата, то корейцы сравнили этот инцидент со сбитым в 1983 году "Боингом", когда погибли 269 человек. В тот злополучный день Чо Сон У приехал ко мне в гости, и я ему, по его же просьбе, дал почитать свой доклад на тему "Политика России на Корейском полуострове". Сначала чекисты считали, что взяли нас с поличным. Затем в суде все эти эпизоды, связанные якобы с передачей секретной информации, как-то сами собой отпали. Но сотрудники ФСБ отступать вовсе не собирались: начав в ранге капитанов, все четверо теперь подполковники. Да и мое место вакантным не осталось. Арест был в субботу, а в понедельник в моем кабинете сидел человек, почти полгода не имевший должности в МИДе. Выводы сами можете сделать.
К тому же приказ о моем увольнении подписал не кадровый дипломат, а кадровый чекист — контр-адмирал Юрий Зубаков, которого в МИД взял с собой Евгений Примаков. Да и в составе следственной бригады из четырех человек работал Игорь Растворов, отец которого, Юрий Растворов, был тогда начальником Лефортовской тюрьмы. А если копнуть еще глубже, то даже секретарша в суде оказалась дочерью замначальника того же Лефортовского СИЗО. Куда им отступать? А вскоре после моего ареста сотрудники ФСБ устроили рабочее собрание в МИДе, где всем моим коллегам заявили, что у них против меня столько неопровержимых улик. А чтобы никто не "бодался" (вначале мидовцы пытались защитить коллегу.— Ъ), заявили, что еще порядка 30 сотрудников МИДа у них на прицеле. Вот тут-то все и притихли. В общем, даже если бы я передал Чо Сон У не свой доклад, а томик Льва Толстого, меня все равно бы арестовали.