фестиваль танец
В Петербурге проходит III Международный фестиваль "Экзерсис". Основной его пафос — педагогический: местные и приглашенные педагоги современного танца дают мастер-классы пытливым и желающим. Культурная программа прилагается. Ее гвоздем в этом году стали гастроли пермского "Балета Евгения Панфилова".
Перед началом спектакля продюсер "Экзерсиса" Ирина Чистопашина вышла на авансцену с краткой речью: предупредила, что гастроли мемориальные, напомнила о трагической гибели хореографа-основателя Евгения Панфилова в июле этого года. Речь госпожи Чистопашиной выразила скорее разлитое в воздухе коллективное недоумение. В Петербург привезли достаточно представительный репертуар Панфилова-хореографа — "Реку", "БлокАду", "Баб", однажды премированных "Золотой маской". Но какими глазами смотреть на все эти балеты теперь, когда их автора не стало в живых, совершенно непонятно, странновато даже говорить о Панфилове в прошедшем времени. А начнешь разбирать как ни в чем не бывало, так уж точно обвинят в цинизме. Начнешь же представлять все это памятником нерукотворным — покривишь душой.
Еще при жизни Панфилова сложилось мнение, что он сам портит свои балеты и что лучшего Панфилова надо ловить горяченьким, когда он только-только вытолкнул спектакль на сцену, а то потом он начнет переделывать, додумывать, дописывать, расширять, и все — пропал балет. Похоже на правду. Отсматривая балеты Панфилова сейчас, довольно внятно видишь, где то ядро, на которое потом намотали тело спектакля. Вроде сцены из безумно затянутой "БлокАды": какие-то босховские фигуры в серых пальто и колпаках вяжут громадными спицами серое полотно, вытягивая нити из женщин, оставленных в тылу солдатами-мужьями — готовая формула тупого и жуткого ожидания. Потом Панфилов пытается развить из этого танец, но получается не хореография, а макраме: все танцовщики двигаются, переплетая нити. Это практически всегда так: когда хореографам трудно и неуютно обживать пространство движениями, они норовят занять кордебалет лентами или длинными тряпками. И точно так же, как его танцовщики путаются в нитях, сам Панфилов запутывается в том, что хотел сказать. В начало спектакля засаживает стихи Волошина о первой мировой — про напудренные тела женщин в танго и зашкаливающий "манометр культуры", а заканчивает, без всяких там танго, душевным напевом из "Весны на Заречной улице".
С уходом Евгения Панфилова действительно кончилась эпоха. Эпоха рождения-становления русского современного танца. Эпоха героической и пафосной борьбы русских самородков со всем сразу: с косным самодовольством советских культурных чиновников и пугливым мракобесием бывших региональных партийных секретарей, с культурными комплексами и обильной информацией с Запада, с собственным неумением, наконец. И не вина Евгения Панфилова, что эта эпоха оставила по себе лишь нагромождение спектаклей, срубленных без единого гвоздя и предварительного плана.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург