Содержание и наказание

С середины XIX века искусство обольщения стало вполне доходным промыслом. Профессиональные содержанки стремились поймать в свои сети влиятельную золотую рыбку, которая выполняла бы их прихоти. А мужчины, считавшие себя высокостатусными, просто обязаны были взять на попечение даму полусвета. Порой такие истории заканчивались скандалами.

СЕРГЕЙ СЕЛЕЕВ

Многоактная история с трагическим финалом разыгралась в Москве в 1905 году. Василий Перлов, брат крупного чаеторговца, владельца знаменитого чайного дома на Мясницкой Сергея Перлова, устроил дебош в квартире своей содержанки — кафешантанной певицы. Он поколотил посуду, разломал мебель и избил саму певичку. Та подала на него в суд. На суде Василий Флорентьевич объяснил свой поступок тем, что потратил на нее больше 20 тыс. руб., а она после всего этого выгнала его из дома, заменив более щедрым поклонником. Суд обязал его выплатить компенсацию пострадавшей.

На этом Перлов не успокоился и стал искать новую пассию. На свою беду Василий решил взять в содержанки балерину, на которой собирался жениться его сын Флорентий. «Случилось бурное объяснение с отцом, и Флоря при нем проглотил таблетку цианистого калия и почти сразу умер,— записала в дневнике 8 ноября 1906 года сестра самоубийцы Татьяна Найденова.— Откуда он достал яд?! Василий Флорентьевич такой грубый мужик. Ну и жизнь».

Ловушка для замминистра

Но самый громкий дореволюционный скандал связан с именем Елизаветы Шабельской — талантливейшей первостатейной содержанки, которой удалось побывать любовницей нескольких писателей, министров и промышленников и выйти сухой из уголовного процесса, а к концу жизни стать столпом черносотенного движения. Именно из-за нее в 1902 году лишился своего поста товарищ (заместитель) министра финансов Владимир Ковалевский.

Елизавета Шабельская родилась в 1855 году в дворянской семье в Харьковской губернии, с детства мечтала стать певицей и актрисой. Актерское образование получила в Петербурге и Париже, но голос пропал, а актерская карьера на родине совершенно не задалась. Елизавета уехала в Германию, где завела себе нескольких любовников среди режиссеров и театральных критиков. Впрочем, актерские роли кончились сразу же, как только Шабельская бросила любовников, поэтому она решила реализовать себя как журналистка и писательница. И первое, что она сделала,— сблизилась в середине 1890-х с медиамагнатом Алексеем Сувориным, который и устроил ее в свою газету.

«А итальянскую пьесу пишите,— советовала Шабельская Суворину.— Отличная идея. Знаете что? Выпишите меня к себе в Венецию. Мигом сочиним действие и состряпаем. Хотите? У меня ведь сюжетов много в запасе, только диалог затрудняет, но у Вас его хоть продавай, и остроумия, и живости, и жизни. Какую бы мы смогли сочинить чудную драму. На удивление Европе! Право, выписывайте меня по телеграфу, что Вам одному скучать в гондолах».

Переживания, волнения и признания перемежались в переписке милыми дамскими просьбами и капризами: «А из Венеции привезите мне 3–4 нитки кораллов, они, говорят, там нипочем, а здесь дороги».

Нотки пикантности личности Шабельской придавало ее увлечение алкоголем и морфием. «Истерия, морфий и портвейн сделали ее одною из самых диких женщин, каких когда-либо рождало русское интеллигентное общество, при всем плачевном изобилии в нем неуравновешенных натур,— приводит слова дореволюционного публициста Александра Амфитеатрова историк Ольга Макарова.— В тоске по ядам она делалась невозможна. В этом состоянии она была на все способна: выстрелить в человека, выброситься из окна, выбежать нагою на улицу, плюнуть в лицо незнакомому прохожему, поджечь собственную постель... все бывало!»

Еще в Германии Шабельская познакомилась с директором Департамента торговли и мануфактур Минфина Владимиром Ковалевским. В 1898 году на Нижегородской ярмарке, оргкомитет которой возглавлял Ковалевский, а Елизавета приехала в качестве корреспондента немецких газет, их отношения перешли в близость. Елизавета начала играть новую роль — содержанки при богатом и влиятельном чиновнике.

Через два года после той ярмарки Ковалевского назначили заместителем Витте, министра финансов. Успехи патрона стали успехами его содержанки. По случаю нового назначения Шабельская решила взять себе в аренду целый театр. Раз не получилось в роли актрисы, может быть, получится в роли антрепренера? Театр в саду Неметти на Офицерской улице в Петербурге она переименовала в Петербургский театр.

«Она сняла за 25 тыс., а Томпаков предлагал 50 тыс.,— записал в марте 1900 года в своем дневнике Суворин.— Директор театра говорил, что непременно отдаст Шабельской, потому что она с шестью министрами чуть ли не в связи. Ковалевский в этой бабе роет себе яму».

В нескольких газетах были напечатаны статьи, намекающие на отношения Ковалевского и Шабельской. При этом Ковалевский был женат, а Елизавета в это же время жила с Алексеем Борком — врачом-психотерапевтом, который, по уверению современников, лечил головные боли простым наложением рук. Замминистра и чета Шабельских—Борк даже ездили вместе в путешествия по России и за границу. Но идиллия длилась недолго и закончилась большим судебным разбирательством.

Сто двадцать тысяч поддельными векселями

Ковалевский, как и предрекал Суворин, этими отношениями вырыл себе глубокую яму. Осенью 1902 года стартовал судебный процесс, который в конце концов значительно повлиял на расстановку сил во властных кругах.

Вскоре после премьеры оперетты «Орфей в аду» товарищ министра финансов Ковалевский обвинил Елизавету Шабельскую в подделке его подписи под векселями на 120 тыс. руб. Для тех, кто был в курсе дел в театре, новостью это не стало. К октябрю 1902 года театр Шабельской задолжал уже больше 50 тыс. руб., а ее патрон Ковалевский некстати завел новую содержанку — госпожу Иловайскую, ради которой даже решил развестись.

Внутреннюю кухню этого дела заботливо изложил в своем дневнике Алексей Суворин. Оказалось, что Шабельская с подельниками, среди которых был, например, князь Друцкой-Сокольницкий, учитывала поддельные векселя в Санкт-Петербурге, Риге, Вильне, Варшаве. Везде, кроме Москвы. А еще она печатала на машинке письма от имени Ковалевского. Подпись под письмами по сдельной цене подделывала сестра Ковалевского, которой брат выделил 28 десятин под Сочи и взял с нее расписку на 15 тыс. руб., а сестра продала эту землю за 30 тыс.

Больше всего в этой ситуации опасался за свое положение непосредственный начальник Ковалевского — министр финансов Сергей Витте. «Витте вел себя двусмысленно с Владимиром Ивановичем,— записал в декабре 1902 года в своем дневнике Суворин.— Когда он рассказал все это ему, Витте выслушал его спокойно. На другой день к нему приехали от Витте и сказали, что тот страшно расстроен, что он боится, как бы эта история ему не повредила. Ковалевский сейчас же решился подать в отставку. Поехал к Витте, который не мог скрыть своей радости».

Детектив и анекдот

В тот период влияние Витте на царя заметно ослабло. Некогда всесильный министр финансов отдал в ведение великого князя Александра Михайловича морскую торговлю, финансовый контроль над учебными заведениями, министру внутренних дел Плеве передал фабричный надзор. Безусловно, недоброжелатели, которых у Витте было немало, выступили в процессе на стороне Шабельской.

Расследование всех обстоятельств по делу длилось более двух лет, и не в последнюю очередь из-за того, что сформировалось два влиятельных противоборствующих лагеря. Сторону Ковалевского заняли бывший патрон Шабельской Алексей Суворин (газеты которого обсасывали до мельчайших подробностей любые сенсации, но в этот раз по команде хозяина полностью проигнорировали процесс), министр финансов Сергей Витте и министр внутренних дел Вячеслав Плеве.

А вот у Шабельской образовалась целая толпа влиятельных заступников. Ее сторону занял легендарный юрист Анатолий Кони, у которого была недолгая связь с авантюристкой. В «круг общения» Елизаветы входили крупнейшие предприниматели: Савва Морозов, даривший ей бриллианты в честь премьеры спектаклей, и Савва Мамонтов, спонсировавший газету Шабельской. Слова поддержки прекрасной даме, попавшей в беду, высказали обер-прокурор Священного синода и член Госсовета Константин Победоносцев и другие весьма влиятельные люди.

Находясь под следствием, Елизавета Шабельская почти четыре месяца провела в доме предварительного заключения на Шпалерной, откуда писала письма самому Николаю II. «О, Государь, родной великий Государь. Сейчас — о, Господи, одним днем позже — я получила письмо из Лондона... с предупреждением, что выдан в Бунде (Всеобщий еврейский рабочий союз) смертный приговор Шувалову... О, Господи, если бы тот, кто мне пишет, мог послать по телеграфу, я бы поспела предупредить его»,— писала она.

«Шабельская намекает, что имеет канал тайной информации из Германии о планах русских террористов и стоявшего во главе их “жидовского Бунда”, сообщает о засилье революционеров во врачебном ведомстве

(сведения, несомненно, получены ею от Борка, начинающего в Петербурге свою медицинско-политическую карьеру), доносит на своего погубителя Ковалевского, пытается протежировать бывшему редактору печально знаменитого “Народа-Урода” Стечкину, вообще дает императору кадровые рекомендации»,— пишет историк Дмитрий Зубарев.

Однако Петр Рачковский, заведовавший ранее сетью зарубежной агентуры, а на тот момент вице-директор Департамента полиции, смог установить авторство писем и распорядился подшивать эти корреспонденции в дело, не отправляя адресату. Ему, безусловно, было известно и об алкоголизме Шабельской, и о пристрастии ее к морфию.

Грязные детали дела

Сам судебный процесс стал образцом полоскания грязного белья. Под чутким руководством сторонников Шабельской на свет божий были извлечены самые мрачные подробности личной жизни замминистра.

«Достоянием общественности стали внебрачные связи товарища министра финансов — не только с Шабельской, но и с госпожой Иловайской, которая родила Ковалевскому сына,— пишет историк Ольга Макарова.— Ради женитьбы на Иловайской Ковалевский развелся с женой, в качестве причины выставив ее неверность. При этом он дал Консистории клятву под присягой, что никогда не нарушал супружеского долга. Жена обвинила Ковалевского во лжи и клятвопреступлении».

Тот же Алексей Суворин, содействовавший Ковалевскому в этом процессе, иронично заметил: «Ковалевский — умный хохол и очень способный, но тоже не знающий удержу и, как все сластолюбивые мужчины, не может устоять в равновесии и распускает вожжи своей воли».

Досталось Ковалевскому также за коррупцию и кумовство. Выяснилось, что свое имение он оформил на имя брата жены, а по совпадению — чиновника Министерства финансов Ивана Лихутина. «Суть этого дела была такова,— писала газета “Наша жизнь” в статье “Чисто семейные дела и наш бюрократический строй”.— Лихутину Государственный поземельный банк дал ссуду в 317 000 руб., которая затем “благодаря заслугам” Ковалевского “по государственной службе” увеличилась почти на 100%. Далее Ковалевский при последующих отчуждениях отдельных частей имения и перезалогах выручил более 300 000 руб.».

Дело было сделано — пострадавший был скомпрометирован в глазах общественности. Если в начале процесса публика была на стороне Ковалевского, то после таких подробностей саму Шабельскую стали именовать чуть ли не пострадавшей. Например, банкир Адольф Ротштейн — один из соратников министра финансов Витте — заявил, что Ковалевский не должен был отказываться от подписи под векселями.

Советский Эрос

«Шабельская не отрицала, что ради спасения прогорающего театра в своих денежных операциях использовала чистые бланки, подписанные Ковалевским, однако обвинения в том, что помимо этого подделывала его подпись, не признала»,— пишет Ольга Макарова.

С самого начала процесса Шабельская сделала верную ставку на перенос дела из коммерческого суда в уголовный и на максимальную публичность процесса. «Я была у министра юстиции,— писала она старому покровителю Суворину.— Он обещал мне, что следствие не замнут: если до прокурора дойдет жалоба, и надеюсь, что дойдет, удастся довести процесс до конца». Истец же ходатайствовал о том, чтобы заседание носило закрытый характер, поскольку в ходе слушаний предполагалось зачитывать его личные письма к Шабельской.

Параллельно шел процесс банкротства театра. Содержанка безуспешно писала пачки писем в различные издания, утверждая, что внешнее управление, назначенное в театр, преднамеренно и целенаправленно его разоряет. Впрочем, письма эти ей не помогли.

Подписи подделывала, но невиновна

Рассмотрение дела в суде закончилось 27 ноября 1905 года. Графологическая экспертиза показала, что подписи Владимира Ковалевского под векселями и письмами были подделаны. Несмотря на это, обвинитель Алексей Вогак в заключительном слове утверждал, что «доказать подлог представляется делом большой трудности и экспертиза решающего значения не имеет».

Свидетельские показания, в свою очередь, говорили о том, что «за решение вопросов» Шабельская брала заоблачно высокую плату. Например, князь Друцкой-Любецкий, любовник обвиняемой, показал, что за услуги по согласованию проекта строительства электростанции в Министерстве финансов Шабельская запросила 50 тыс. руб.

«Моральное осуждение вообще было адресовано третьей стороне,— пишет историк Ольга Макарова.— Защитник Квашнин-Самарин подчеркнул некрасивое поведение представителей финансового мира, угодливо учитывавших бланки Ковалевского, считаясь не с его кредитоспособностью, а с положением».

Обвиняемую же, которая довела театр до банкротства, на процессе лишь пожурили за женскую слабость. Вопреки устоявшейся традиции, практически никакого обсуждения в прессе итогов процесса не последовало.

А пообсуждать было что.

Присяжным заседателям было задано 98 вопросов о виновности или невиновности Елизаветы Шабельской. Присяжные единогласно ответили, что вина не доказана ни по одному из пунктов.

Гражданский иск о возмещении Ковалевскому 120 тыс. руб. тоже был оставлен без удовлетворения.

И все-таки результатами процесса были довольны все стороны. Длительность процесса сыграла на руку Министерству финансов, которому удалось сгладить впечатление от грехов собственных сотрудников. Все обошлось и для Шабельской: порулившая театром и нажившая неплохое личное состояние под покровительством Ковалевского, она избежала и уголовного наказания, и возмещения ущерба по гражданскому иску. Из зала суда она вышла в сопровождении своего мужа Алексея Борка.

Пожалуй, именно доктор Борк проиграл больше всех от этого процесса. «Сделавшийся благодаря протекции Ковалевского годовым врачом в 5–6 учреждениях с солидными окладами, вскоре после разрыва Ковалевского с Шабельской места эти он потерял»,— сообщала газета «Новое время».

Время наступало смутное (процесс шел во время Русско-японской войны и первой русской революции), поэтому после такой рекламы Шабельской с Борком была прямая дорога в политику. Они ею и занялись, вступив в черносотенное движение «Союз русского народа».

В начале 1911 года вышел в свет антисемитский роман Елизаветы Шабельской-Борк «Сатанисты XX века», а еще через два года — роман «Красные и черные». «Однако политическая деятельность Шабельской на этом не закончилась: есть сведения, что в конце августа 1915 года она приняла участие в работе совещания уполномоченных монархических организаций в Саратове, правда, в весьма скромном качестве — как почетный член пермского Мотовилихинского отдела “Союза русского народа”»,— пишет историк Ольга Макарова. Умерли они с мужем практически друг за другом в 1917 году.

Владимир Ковалевский после судебного разбирательства работал в правлении различных банков, в «Обществе механических заводов братьев Бромлей». После революции остался в России, был одним из создателей ВДНХ и умер в 1934 году в возрасте 84 лет.

А итоги того скандального процесса подвел в середине 1907 года в своем дневнике прозорливый Алексей Суворин: «Был Владимир Иванович Ковалевский. Вообще, он сказал мне много лестного и о моей писательской деятельности, и о той нравственной поддержке, которую я оказал ему в случае с Шабельской. Сколько скверные и распутные бабы погубили талантливых и хороших мужчин».