гастроли балет
В Кремлевском дворце прошли гастроли труппы Bejart ballet Lausanne с программой "The best of Bejart". На первом из двух вечеров ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА испытала острейший приступ ностальгии.Представленные балеты — не лучшее, что есть у Мориса Бежара. Просто примитивный пиаровский ход концертного агентства, организовавшего гастроли и сопроводившего их жалкой, торопливо склепанной программкой, в которой имена артистов и даже дни недели значились по-французски. Морис Бежар не нуждается в зазывных "the best": одно его имя действует на москвичей как зов боевой трубы. Почти четверть века назад в том же кремлевско-съездовском ангаре он впервые показал спектакли, из-за которых зрители посходили с ума и до сих пор так и не пришли в себя.
На нынешних гастролях сверкнул осколок тех страстей — бежаровская "Жар-птица" на музыку оркестровой сюиты, сделанной Стравинским в 1945 году по мотивам своего раннего балета. Некогда публика была сражена радикальной трактовкой русской сказки: с лубочной "Жар-птицы" Фокина, которой хитрый Дягилев околдовал парижан в первые "Русские сезоны", Бежар сорвал сусальное золото. После парижских баррикад 1968-го он сделал спектакль, в котором среди одетых в униформу бойцов появляется алый бессмертный феникс — то ли поэт, то ли революционер,— которого невозможно уничтожить. Пафос бежаровской "Жар-птицы" не кажется смешным и сегодня: слишком логична конструкция компактного балета, слишком изощрен рисунок танца сизых "партизан" — все эти круги, звезды, трапеции, меняющиеся, как в калейдоскопе. И слишком искренен ликующий танец гения-индивидуалиста. Вот только у теперешнего феникса, японца Джуиси Кобаяси, коротковаты ноги, косит стопа и чуть не хватает прыжка. В эту вполне классичную партию так и хотелось подставить кого-нибудь из действующих премьеров Большого — спустя тридцать лет они как раз дозрели до хореографии Бежара.
Кроме "Жар-птицы" в честь Стравинского был дан и ранний "Концерт для скрипки" (1961) — четырехчастный неоклассический балет, возобновленный Бежаром незадолго до московских гастролей. Перед "Концертом" Морис Бежар вышел на сцену и рассказал про свою первую встречу с композитором. Как он увидел в машине маленького старичка, как у него, Бежара, заколотилось сердце и как Стравинский сказал, глядя на гигантскую лестницу перед театром: "Я не смогу подняться". И как Бежар взял его на руки да так и внес в концертный зал, "как богоматерь младенца". Эти почти религиозный пиетет и почти материнская нежность и отличают неоклассику Бежара от трезво-стильной неоклассики Баланчина, поставившего тот же "Концерт" девятью годами позже. В двух адажио — усложненном (с тремя партнерами) и обычном дуэте — полным-полно всякой "человечинки": и взглядов, и соприкосновений ладоней, и прижиманий, и проходок на полусогнутых ногах — фирменный бежаровский знак беззащитной открытости. А щенячья резвость массовых "Токкаты" и "Каприччио" почти заставляет проморгать те новоизобретения виртуозных комбинаций, которые у Баланчина обычно подаются не менее эффектно, чем икра в ресторане.
Бежар XXI века показался еще более трогательным и сентиментальным. Его последний балет "Барбара и Брель", поставленный на песни и в честь великих шансонье, полон реминисценций из старых спектаклей. Главным героям — Элизабет Рос и Жилю Роману — потанцевать удалось не так уж много: одолевали воспоминания. Иногда прелестные (как два многолюдных вальса под шансон Бреля), порой — китчевые (как диалог Барбары с бегающим и прыгающим крылатым черным гением). Но даже этот распадающийся на эпизоды очень разного достоинства спектакль спасала та неповторимая доверительность интонации, с который Бежар привык говорить со своей публикой.
Завершало концерт "Болеро" — шедевр, равный породившей его музыке Равеля. Как ни странно, гениальность этой постановки стала очевидной как раз на этих гастролях, когда роль Мелодии исполнял молодой аргентинец Октавио Стэнли, не обладающей ни харизматичностью, ни хотя бы запоминающимися внешними данными. За 42 года эту партию станцевали 27 балерин и 11 танцовщиков — сплошь звезды мировой величины. А тут — стройный, довольно анемичный брюнет с малопластичным телом, утративший силы как раз к кульминации, так что его прыжки и батманы походили скорее на истерику загнанной жертвы, чем на эротический экстаз. Но гениальное "Болеро" выжило и без протагониста: в новом контексте Мелодия и Ритм (три дюжины полуголых парней) просто поменялись ролями. Бежаровская "история желания" стала историей пробуждения сексуальной энергии массы, ее пульсации, угрожающего нарастания бесконтрольной мощи и наконец финального триумфа — когда орда мужиков обрушивается на красный стол, погребая беспомощную жертву разбуженных Бежаром инстинктов