концерт классика
Второй из "Декабрьских вечеров" был отведен концерту Константина Лифшица. Известный своей смелостью 26-летний пианист взялся продемонстрировать фестивальной публике музыку итальянских композиторов XVII-XVIII веков, а также Баха и Листа. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Нынешний фортепьянный репертуар редко заходит глубже, чем начало XVIII века, и браться за музыку, написанную за полтораста лет до появления фортепьяно,— это уже способно показаться новаторством. Оставив более "привыкших" к рояльному исполнению Баха и Скарлатти на потом, Лифшиц сперва взялся за двух более старинных композиторов римской школы — Джованни Феличе Анерио (1560-1614), талантливого руководителя тогдашней папской капеллы, и Джироламо Фрескобальди (1583-1643), органиста собора Святого Петра и, наверное, самого известного композитора-клавишника своей эпохи. Потом, как в учебнике, пришел черед XVIII столетия, и на примерах Доменико Скарлатти и менее известного Пьетро Парадизи можно было наблюдать пышный расцвет сонатной формы. Эти высокоученые экзерциции пианист преподнес с внушающей уважение гладкостью манеры при удачно подобранных дозах оригинальной интерпретации: в общем-то это то, чего и можно было ожидать от вундеркинда, воспитанного после Гнесинки лондонской Королевской академией музыки. Музейной сухости не было в помине. Наоборот, было приятное и развлекающее разнообразие: Анерио прозвучал в нежной, почти клавесинной манере, головные и угрюмые полифонические упражнения Фрескобальди озарились внутренним пламенем протобаховской патетики, а Скарлатти-младший и вовсе неожиданно вышел в своих сонатах эдаким "гулякой праздным".
Завершилась "старинная" программа, разумеется, Итальянским концертом Баха: было бы странно, если бы произведение с таким названием ускользнуло бы из программы "Декабрьских вечеров". Это один из тех некрупных, но общеизвестных маячков, включающих итальянские ассоциации, на перекличке которых и строятся нынешние "Вечера". Но только колорит здесь не туристически-этнографический (как в "Воспоминании о Флоренции" Чайковского), а гораздо более узкий и скучный, музыковедческий. В те времена от композитора требовалась известная строгость, и вдохновляться турпоездками для сочинения музыки было так же нелепо, как вдохновляться прекрасными очами при составлении налогового законодательства. В Италии Бах, как известно, не был никогда, и его концерт в итальянском вкусе — это просто стилистическое упражнение. Одним словом, композиция вышла безупречной: очень кропотливо, но с изяществом сыгранный краткий экскурс в историю итальянской клавирной музыки, а потом — все в том же жанре изящной лекции — параграф "И.-С. Бах и итальянская клавирная традиция".
Второе отделение составила еще одна веха в общении европейской музыки с образами Италии — соответствующий раздел "Годов странствий" Листа, обернувшийся для слушателей настоящим потрясением. Потому что талантливый, высокоодаренный "лектор", которым Лифшиц предстал в первом отделении, оказался не менее одаренным артистом. Не только "После прочтения Данте" (тут-то особой неожиданности не было), но и несколько более скромные по колориту и размаху "Три сонета Петрарки" приобрели совершенно титанический, прометеевский пафос: трудно было поверить, что именно гладкие строки петрарковских стихов стоят за этим сплошным мятежом. Головокружительные трудности пьес Лифшиц не то что преодолевал, а как будто не замечал вовсе, а в моменты самой задушевной лирики, доходя до почти шопотного звучания, не позволил себе ни грана сиропности. Чувствовалось, что у него с этими пьесами какие-то совершенно особые отношения, которые только и могут позволить открыть в "Годах странствий" такое буйство. Слушается все это с напряжением и чуть ли не страхом, что, конечно, ложится на ожидаемую канву итальянских впечатлений довольно спорно: какая уж там нега и лимонные рощи в цвету — вместо идиллии получается авангардный и куда менее приветливый ландшафт.
Такое прочтение Листа, конечно, несколько дискредитировало саму романтическую идею программной музыки, которую в окружении полотен Гварди и Тьеполо полагалось бы, наоборот, подчеркнуть в соответствии со слегка лекционным привкусом фестиваля: вот, мол, в эпоху барокко клавирная музыка очень редко была программной, а в романтизме, смотрите, какие тут картины Лист вырисовывает. Зато Лифшицу удалось совсем другое: ярко и со вкусом подчеркнуть ту синонимичность понятий "Италия" и "музыкальный авангард", которая у новоевропейской культуры не вызывала сомнений столетиями. Как раз вплоть до листовских странствий.