Фестиваль нового европейского театра NET завершился показом новой интерпретация "Войцека" Георга Бюхнера. Рассказывает ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Пьеса не раз привлекала внимание экспериментаторов самого разного толка — от Вернера Херцога, снявшего по "Войцеку" фильм с Клаусом Кински, до Боба Уилсона, поставившего спектакль с музыкой Тома Уэйтса. На этот раз "Войцеком" занялся Жозеф Надж, французский режиссер и балетмейстер венгерского происхождения — одна из самых ярких фигур современного театра, который принято называть визуальным.
...Они застыли в темноте, бесформенные и жуткие. Огромный разбухший белый голем с головой, похожей на комок грязи. Два кособоких существа, немножко больше похожие на людей. Голем-женщина с глазами, резко очерченными черным по безупречной серой маске. И еще одно существо, почти совсем похожее на человека — за серой глиной явственно проступает живое лицо. Возможно, оно самое завершенное из этих глиняных существ, а остальные лишь грубые болванки, над которыми еще работать и работать.
Кто-то оживает и приходит в движение, кто-то так и останется жуткой неподвижной грудой в темном углу тесной сцены. Серые глиняные существа будут жадно пожирать что-то сухое и сыпучее, а когда один из них отойдет помочиться, мы услышим не журчание жидкости, а лишь сухой шелест сыплющегося песка. Здесь сыпучи даже звуки — весь спектакль будет идти под назойливое, неотвязное дребезжащее пианино на заигранной пластинке (композитор Адалар Рац).
Мы не узнаем, кто создал этих големов, но зато увидим, как големы играют с людьми. Одного, ошалело ступившего на сцену, они втиснут в распяленную на доске военную форму, распластают картонным паяцем, а затем, всласть наигравшись, посадят на соломенную лошадку и задвинут куда-то в угол: полукуклу, получеловека, негнущегося, оцепеневшего, полусонного. Другого они будут долго водить по лабиринту из одной-единственной двери: она будет оказываться то слева, то справа, но над головой, то под ногами. В конце концов ему удастся улизнуть из мира глины, прихватив с собой женщину-голема: возможно, где-то там, за пределами спектакля, ему даже удастся оживить ее и обнаружить человеческое лицо под глиняной коркой.
Големы и люди-марионетки разыгрывают "Войцека". Но вряд ли имеет смысл искать в этих бессловесных играх зашифрованные перипетии пьесы Георга Бюхнера — экспрессионистской трагедии, основанной на криминальной хронике: убийство из ревности, совершенное в состоянии аффекта затравленным армейским брадобреем. Визуальный театр, которым занимается Жозеф Надж, работает не с драматургией, а с образами. Надж не пытается рассказать какую-то историю, но выстраивает мизансцены сновидения. В загадочной, намного опередившей свое время пьесе Бюхнера режиссеру важны прежде всего фатализм и та запрограммированность героев, о которой говорил немецкий драматург. Фатализм Наджа напоминает алгоритм игры. Камень, ножницы, бумага. Глина, плоть, песок. То побеждает плоть — и тогда даже големы кровоточат и вырывают друг у друга куски устрашающе натурального парного мяса. То побеждает глина — и наджевские персонажи бесконечно мнут влажные глиняные комья, вылепляя из них собственные скульптурные подобия, тут же превращающиеся в посмертные маски. А иногда побеждает песок — и на головы героев обрушиваются потоки серой пыли, заново покрывающей землистым слоем лица, с которых почти стерся серый грим.
Жозеф Надж делает не интерпретацию текста, но его метафорическую иллюстрацию. И как любая, путь даже и "живая" картина, мир спектакля Наджа статичен. Что бы ни происходило на сцене, какими изобретательными, завораживающими, безумными ни были бы режиссерские изобретения, мир "Войцека" останется неизменным. Персонажи Наджа взаимодействуют не как герои пьесы, но как фигуры на картине: они связаны не динамикой драматургии, но статикой композиции. Они не взаимодействуют и не конфликтуют друг с другом, но являются частями единого целого, деталями безупречно отлаженной машины сновидения.