В Большом зале консерватории состоялся московский дебют известного дирижера-аутентиста сэра Роджера Норрингтона (Великобритания) с камерным оркестром Musica Viva. На концерте побывала ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
Два оркестра — Штутгартского радио и Зальцбургский камерный, 40 лет дирижерской практики, из которых 30 связаны с аутентичным исполнительством (то есть со старинной музыкой и старинными инструментами), а 10 — с нормальным симфоническим репертуаром (и обычными симфоническими оркестрами). Таков размах деятельности Роджера Норрингтона, впервые приехавшего в Москву по приглашению камерного оркестра Musica Viva.
При всей разнице весовых категорий европейски признанного дирижера и местного значения оркестра Musica Viva интрига была. Еще на пресс-конференции маэстро пообещал, что московские струнные заиграют по-старинному, то есть без вибрато. А сами произведения — "Шотландская симфония" и увертюра "Морская тишь" Феликса Мендельсона плюс виолончельный концерт Роберта Шумана — если и не перенесут нас в ХIХ век, то внятно продемонстрируют некоторые реалии, сопровождавшие исполнение этих сочинений при жизни авторов.
Рекламируя задуманный экскурс, маэстро легонько проезжался по неприятному для него явлению "конвейерной музыки". Справедливо останавливался на разнице акустических форматов Большого зала консерватории и гораздо более камерного зала лейпцигского "Гевандхауза" времен службы в нем Феликса Мендельсона. И чуть менее убедительно комментировал меру аутентизма в романтическом репертуаре.
Главной исторической приметой романтической музыки у него получилась только одна — отсутствие вибрато. То бишь манеры, напоминающей пресловутый эффект "блеянья козы", от которого, по мнению Норрингтона, были свободны и Мендельсон, и Шуман, и Вагнер, и Брукнер, и Малер. Загадочно, что натуральные духовые инструменты или страдивариусы с жильными струнами в реестр норрингтоновского историзма не попали. "Достаточно знать, каким образом на духовых или струнных извлекали звук",— утверждал маэстро, явно противореча расписанным им прелестям музицирования на исторических инструментах вкупе с доныне сохранившимися странностями их обладателей. Запортретировал он их, кстати, довольно ловко: "Это такие чудаки в сандалиях, которые из горлышка попивают свой йогурт".
По отношению к такой заявке шумановский виолончельный концерт (солист Александр Рудин) показался компромиссом. Дело тут — это я в продолжение норрингтоновской метафоры — как раз в отсутствии "сандалий" в первую очередь на солисте. Выученник русской — именно что вибратной — школы Александр Рудин транслировал явный комплекс по части наложенного маэстро Норрингтоном запрета на вибрато. В не слишком знакомой ему манере "прямого звукоизвлечения" арпеджио у Рудина звучали коряво, а концентрической формы концерт расползся наподобие подтаявшего торта.
Два Мендельсона были гораздо собраннее. Вонзающаяся прямота струнных тембров, как и старания негромких духовых, делали свое дело и в увертюре "Морская тишь", и особенно в "Шотландской симфонии". Дирижера (в отличие от оркестра) тут абсолютно не стесняла наивная этнографика повествования с перебежками от суровых северобританских бурь к буколическому соло кларнета, со сбалансированными ансамблями приглушенных валторн и речного колыхания струнных.
Из довольно простой комбинации негромкой динамики, жанровой экстравертности и экстравагантно быстрых темпов Роджеру Норрингтону удалось-таки запустить звуковую машину времени. И даже суррогат современных комплектующих не помешал ей приблизить нас к музыке ХIХ века на мощности по крайней мере в 30 лошадиных сил.