выставка графика
В залах Московского центра искусств на Неглинной открылась выставка графики Надежды Удальцовой (1886-1961). Семьдесят малоизвестных работ происходят из частных коллекций (большая часть из собрания семьи). С их помощью новые черты облика Удальцовой-художницы открыл для себя СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Эта выставка начинает озадачивать почти с порога. Например, из заглавия ее каталога следует, что выставляется графика по 1919 год. В то время как на самом деле эти (авангардные) работы занимают едва треть, а то и меньше общего объема выставки. К тому же оказывается, что из ранней удальцовской графики собрали 60 листов (и, соответственно, пропечатали их в каталоге), но из них в залах МЦИ сейчас висит чуть меньше 20. Если судить по каталогу, это не всегда самая блистательная часть собранного. Что же с прочими 40? Остается непонятным: "по техническим причинам" не экспонируются, и все тут, но зато, когда истечет срок действия этих технических причин (а будет это в начале будущего года), именно эти 42 работы покажут отдельной выставкой: так сказать, вдогонку.
В конце концов, Удальцова — это уже несколько замыленный стереотип (душа "Бубнового валета", друг Татлина и Родченко, амазонка авангарда, бла-бла-бла), и когда тебе показывают, что у этого стереотипа есть совершенно непохожие на него стороны, ощущения новизны бывают обычно довольно острыми. Открытия, однако, как-то не получилось. Уклонения от стереотипа Удальцовой-авангардистки на поверку оказываются куда менее увлекательными и захватывающими, чем можно было бы ожидать.
Вот есть отдельный зальчик с детскими рисунками Удальцовой, датированными 1892 годом, то есть когда ей было не то шесть, не то семь. Показывать детские рисунки — это любопытная, но часто довольно жестокая мера, потому что дыхание гениальности в почеркушках шестилетнего ребенка по определению не всегда различимо. А тут к тому же будущая амазонка авангарда, а рисует, как и большинство барышень ее возраста, в основном принцев да принцесс — цветными карандашами.
Вот она, уже в 1910-е, супрематическими композициями что есть мочи скандирует: "Цвет! Форма!" Конечно, в графическом исполнении за это скандирование довольно неловко: очень уж жалобны и мягки эти рисунки с заботливо вычерченными карандашом по линейке фигурами, кое-как раскрашенными жиденькой гуашью. На некоторых еще и подписаны карандашиком (разборчиво так) цвета: "карминъ", "желтая", "синяя". Наверно, неспроста, потому как огромное количество композиций создавалось не в плане чистого искусства, а как эскизы для текстильных изделий по заказу Натальи Давыдовой, владелицы имения на Украине, полудомашними текстильными промыслами. Украинские крестьянки, видимо, реализовали многие из этих эскизов, но готовые изделия до нас не дошли — а жаль, право.
А потом зритель переходит к "Алтайскому циклу" (1930-1933) или "Армянскому циклу" (1933-1935), и где же тут цвет и форма? Конечно, очень милые рисунки: тут кочевники с юртами, тут ослики, тут купающиеся женщины и вечные горы. Но колористика в них откровенно безнадежна (так чистосердечно безнадежна, что даже нельзя ее на что-то "свалить" — на замысел там или на художественную программу). Формы и очертания тоже проработаны не слишком изысканно; сама ткань рисунка чаще всего складывается из черных контуров, прописанных неаккуратными штрихами, а потом — опять же жидко разведенной гуашью — блекло раскрашенных. И ладно, если была бы во всем этом какая-то нарочитая легкость и дерзость, так ведь нет же: сколько-нибудь значительного художника в этих изостудийных циклах почти ничто не выдает. Выдает, пожалуй, только цепкость глаза, моментально ловящего идеальную композицию, и рука, которая эту композицию безошибочно воспроизводит. Да еще мелькнет изредка действительно мастерски найденный цвет: глубокая синева неба армянских предгорий или пасмурное небо над курганами, даже не серое, а чуть желтоватое.
После этих циклов испытываешь непреодолимое желание вернуться к началу выставки, к супрематическим эскизам, потому что их спорность воспринимается куда легче, чем спорность фигуративной графики. И это, оказывается, тоже органично и сообразно творческому развитию художницы, в позднюю пору жизни писавшей: "Я смотрела свои старые вещи и новые, и что же: старые более реальны."