— Ваш дизайн насыщен какими-то узнаваемыми образами, изобразителен. Например, у вас подушки в форме золотых куполов, дверь в форме профиля мужчины и женщины. Это было модно 20 лет назад, в эпоху постмодернизма. Вы думаете, что эта мода возвращается?
— Мне кажется, что дизайн — это не мода, это культура. В ней существует множество разных образов, тенденций. Это такая же культура, как литература, кино, музыка.— Но в дизайне мода меняется очень быстро, как в одежде. То, что было модно вчера, ни в коем случае нельзя надевать сегодня. Не так, как, скажем, в классической музыке.
— Дизайн в чем-то похож на моду, но он затрагивает основы нашей жизни. На мой взгляд, скажем, изобретение колеса — дизайн. Открытие электрического света — дизайн. А в моде этого нет. И если брать современность, то ведь поменялись не только связи, коммуникации, компьютеры. Поменялась физическая сущность материалов. Мне кажется, что сегодня стена уже не должна быть такой твердой, жесткой, неподатливой, как кирпичная кладка. Она может стать мягкой, прозрачной, пропускающей свет, как бы растворяться в пространстве.
— Сейчас много говорят об изменении реальности в компьютерную эпоху. Вещи норовят как бы раствориться в реальности, исчезнуть, потерять свойства. В журналах по дизайну, однако, это принято связывать не с изобразительностью, а с минимализмом. То есть с течением, прямо противоположным тому, что делаете вы.
— Мне совсем не кажется, что минимализм есть выражение нового компьютерного мироощущения. Минимализм существует уже 30 лет — при чем тут компьютеры? Напротив, я думаю, что именно в эпоху наступления виртуальности вещи должны стать как можно менее абстрактными. Минимализм — это абстрактная геометрия, это вещи, которые ничего не говорят. Но в абстрактном пространстве вам как раз не хватает конкретности образа, конкретности переживания, эмоции. Ведь ваше тело, ваши ощущения — они же не абстрактны. И должно быть что-то, что этому отвечает. Эмоции — это как раз такая субстанция, они не материальны, но они предельно конкретны, связаны с вашим телом. Я уверен, что в компьютерную эпоху вещи создаются эмоциями.
— Какие эмоции сконцентрированы в вашей "Московской комнате"?
— Бывают места, которые связаны с радостью. Я хотел прежде всего передать эту идею, создать этот эмоциональный образ. Здесь есть множество других тем. Скажем, мой стул на семи ножках, он из очень легкого материала, и хотя он достаточно устойчив, все равно он покачивается. Я хотел создать ощущение неустойчивости, которое, по-моему, характерно для России. А диван у меня вместо ножек на пружинах. Но это для покоя, для легкой неги. Но все это вместе все равно должно создавать ощущение удовольствия и радости. Даже туалет, видите, какой он цветной. Я хотел показать, что это — тоже удовольствие.
— А вот у вас на полу — серпы и молоты. Это что-то значит? Тоже радость? Я, кстати, хотел спросить: а для вас эти символы что-нибудь значат? Я знаю, что вы впервые оказались в Москве, когда вам было 19 лет, в 1958 году,— тогда в Россию приезжали только коммунисты или шпионы.
— Я тогда был молод, а в Италии идеи коммунизма были очень популярны. И я увлекался, как все. Но мне захотелось самому приехать и посмотреть. И я вместо свободы и радости увидел очень серый, очень зажатый мир. Я был очень разочарован. Вот я и поместил эти коммунистические символы на полу, чтобы по ним ходили. То есть они упавшие, побежденные. Мне кажется, это тоже может доставлять радость — когда эти агрессивные символы становятся просто узорчиком на полу.