музыка классика
В Центре оперного искусства Галины Вишневской на концерте итальянского пианиста Даниэле Альберти побывал корреспондент Ъ СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Даниэле Альберти сейчас находится на грани между "многообещающим молодым артистом" и просто знаменитостью, все обещания выполнившей. Три года назад играл Шопена папе Иоанну Павлу II, снискав весьма прочувствованные похвалы понтифика, и тогда же побывал впервые в наших краях, выступив на сцене БЗК. Как всегда, с Шопеном и Листом, почти исключительно на которых он и строит свой успех. Отчего такая горячая и на первый взгляд не очень оригинальная приверженность — поди объясни, хотя даже первый взгляд на заезжего артиста ей придает хоть какую-то объяснимость: Альберти — весь из себя статный кавалер с наружностью Адольфа из "Травиаты", и с этим как-то хорошо рифмуется виртуозный индивидуализм Листа или шопеновская интроверсия.
Как бы то ни было, исполняя хорошо известного и очень импозантного Листа на концерте в Центре оперного искусства, Альберти впечатлял главным образом неподражаемой теплохладностью манеры. Играл он блистательно, легко, ярко и амбициозно — и это то, что не признать за ним невозможно. Но, сколько ни прислушивайся, ни единого душевного движения, никакой глубины (а соответственно, и никакой подлинной самобытности) различить за этой искрометностью было нельзя. Иногда становилось даже странно: до того рассчитанной и выверенной была вся демонстрация листовских страстей, что, казалось, это головное блистание должно держать исполнителя в постоянном физическом напряжении. Ан нет, в каждой ноте сквозила подчеркнутая раскованность; и все ж таки именно из-за подчеркнутости в этой раскованности ощущалась механистичность. Никаких признаков погружения в исполняемую пьесу пианист не показывал, наоборот, даже посторонние жесты его как будто были призваны напоминать публике, что Лист Листом, но сейчас на сцене не Лист, а Альберти. Иного ощущения не могло возникнуть, например, когда артист то и дело с фиглярской "неожиданностью" использовал перебои в ритмике пьес, чтобы картинно поправлять прядь волос или фалды фрака. Да еще делал это с той же самой вальяжностью, которой при всей виртуозности Альберти были проникнуты в его исполнении самые зубодробительные пассажи — наподобие иных фрагментов Сонаты си минор.
Завершалась программа листовской же Концертной парафразой на темы "Риголетто" Верди, где посреди украшений "трансцендентного исполнения" то и дело возникает знаменитый квартет из третьего акта. Покончив с "Риголетто", пианист раскланялся все с тем же механическим изяществом. Публика неистовствовала. Именно неистовствовала, потому что не могу объяснить ничем иным, кроме неистовства, то обстоятельство, что дамская часть аудитории в этот момент требовательно закричала: "'Грезы любви' давай!" По-русски. Альберти белозубо улыбнулся и с подкупающим чистосердечием признался, что не понимает. После чего, невзирая на громкие требования партера, закончил клавирабенд безделушкой Шопена.