В начале 1938 года полным ходом шла подготовка процесса антисоветского правотроцкистского блока. Один из главных обвиняемых, бывший глава НКВД СССР Генрих Ягода, еще и еще раз подтверждал на допросах, что готовил государственный переворот. А показания его бывших подчиненных были полны фантастически яркими деталями заговора чекистов против советской власти. Однако некоторые упорствовали и без прикрас рассказывали о том, что происходило на Лубянке на самом деле.
По рукотворной версии следствия, заговорщики собирались убить Сталина во время поездки по Волге или при посещении канала Москва—Волга руками уголовников
Фото: Георгий Зельма / Фотоархив журнала , Георгий Зельма / Фотоархив журнала "Огонёк"
«Могут провести террористический акт»
25 февраля 1938 года следователь по важнейшим делам при прокуроре Союза ССР Л. Р. Шейнин объявил бывшему всесильному наркому внутренних дел СССР, подследственному Г. Г. Ягоде, что следствие по его делу завершено. В соответствии с процессуальными нормами в протоколе было отмечено, что «Ягода Г. Г. заявил, что дополнить следствие ничем не может».
И это действительно было так. Все, в чем его принуждали признаться, он подтвердил. К примеру, в протоколе его допроса 10 января 1938 года говорилось:
«Все свои показания, данные ранее, в которых я признал свое участие в правотроцкистском контрреволюционном заговоре и сообщил о своей преступной, изменнической и террористической деятельности, подтверждаю полностью… В НКВД мною была создана контрреволюционная группа из числа отдельных сотрудников НКВД, привлеченных мною к контрреволюционной деятельности. О деятельности этой контрреволюционной группы и ее составе я подробно показывал ранее».
Еще подробнее говорили об этой группе и подготовке государственного переворота арестованные высокопоставленные сотрудники НКВД. Бывший заместитель начальника УНКВД Горьковской области майор государственной безопасности Л. А Иванов 14 мая 1937 года рассказывал на допросе, что в рамках подготовки к смене власти ему предписывалось:
«1. Создать боевые кадры для их использования в любой момент, когда это потребуется, не только в Горьком, но и в Москве. Привлекать к этому особо проверенных нами чекистов и, как основную боевую силу,— бывш. уголовников в г. Горьком и на периферии в Горьковской области.
2. Всячески популяризировать ЯГОДУ, как крупного государственного деятеля».
В показаниях Иванова было и описание конкретного плана устранения «верхушки» страны, который, как говорилось в протоколе допроса, ему изложил бывший начальник Горьковского УНКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга М. С. Погребинский:
«На мой вопрос, что мы должны делать, ПОГРЕБИНСКИЙ ответил, что у него есть группы боевых, преданных людей, способных все выполнить. Эти группы могут быть брошены по приказу ЯГОДЫ в Москву, могут провести террористический акт, если СТАЛИН и ЕЖОВ будут в Горьком на Волге. Есть предположение, что весной или летом 1937 г. СТАЛИН и ЕЖОВ поедут по Волге на п/х “Максим Горький”. Сопровождать их будет охрана ПАУКЕРА (начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР, отвечавшего за охрану высших должностных лиц.— “История”), который также является участником заговора и который знает, каких нужно подобрать людей для выполнения задач, поставленных ЯГОДОЙ. Этих людей ПОГРЕБИНСКИЙ под видом местной охраны должен посадить на пароход. Всю охрану на пароходе будет возглавлять ПАУКЕР. Он, ПОГРЕБИНСКИЙ, также, видно, лично будет сопровождать пароход. Люди у него уже имеются и по любому требованию ЯГОДЫ могут быть переброшены когда и куда угодно. ПОГРЕБИНСКИЙ сказал, что если эта поездка по Волге и не состоится, то может появиться необходимость переброски этих людей в Москву для использования их в Москве, но как конкретно намечалось использовать их в Москве — ПОГРЕБИНСКИЙ мне не сказал».
Каждый начальник боевого отряда должен подчинить своему влиянию максимальное количество отборных головорезов-лагерников
О подготовке переворота рассказывалось и в показаниях бывшего заместителя начальника строительства канала Москва—Волга и начальника Дмитровского лагеря НКВД старшего майора государственной безопасности С. Г. Фирина:
«Еще о планах заговора были у меня два разговора с ЯГОДОЙ в начале и летом 1936 года — один в кабинете, другой на квартире за городом. Особо обширным был второй разговор, когда ЯГОДА со мной разгуливал по парку и рассказывал о том, как он, для обеспечения захвата власти, всюду расставил своих людей и какие роли намечаются для этих людей в случае переворота. Сам захват власти мыслился ЯГОДОЙ в порядке “дворцового переворота”, т. е. захвата Кремля вместе с руководством партии и правительства, приуроченного к началу войны. ЯГОДА рассчитывал на поражение Красной армии. При этом хозяином положения в стране окажется он, имея такую опору, как войска НКВД. Одну из важнейших ролей в осуществлении захвата правительства в Кремле ЯГОДА возложил на ПАУКЕРА, который вместе с ВОЛОВИЧЕМ (заместитель Паукера.— “История”) и своими людьми должен был обеспечить Кремль за ЯГОДОЙ. В плане захвата власти ЯГОДА отводил ответственное место силам Дмитлага. ЯГОДА указал, что в лагере надо создать крепкий боевой резерв из лагерных контингентов. Для этого следует использовать начальников строительных отрядов из авторитетных в уголовном мире заключенных, так называемых “вожаков”, чтобы каждый вожак в любое время мог превратиться в начальника боевой группы, состоящей из основного костяка заключенных его же строительного отряда. ЯГОДА говорил, что боевые группы Дмитлага потребуются для террористических задач — захвата и уничтожения отдельных представителей партии и власти и, кроме того, должны составлять резерв для захвата отдельных учреждений, предприятий и т. п. боевых задач. Поэтому каждый начальник боевого отряда должен подчинить своему влиянию максимальное количество отборных головорезов-лагерников».
В том же протоколе допроса Фирина от 9–10 мая 1937 года объяснялось и то, почему для осуществления захвата власти следует использовать уголовников:
«Опасные элементы после переворота можно будет уничтожить».
«Отряд разложился»
Бывший начальник Секретно-политического отдела НКВД СССР Молчанов после упорного запирательства поделился самыми сокровенными политическими секретами наркома внутренних дел
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
Однако подобные показания давали не все оказавшиеся в тюрьме бывшие подчиненные Ягоды. Комиссар госбезопасности 2-го ранга Г. А. Молчанов, бывший начальник Секретно-политического отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР, занимавшегося идейными врагами власти, на момент ареста, 4 марта 1937 года возглавлявший Особый отдел НКВД Белорусского военного округа, оказался крепким орешком.
«МОЛЧАНОВ,— писал о нем нарком внутренних дел генеральный комиссар госбезопасности Н. И. Ежов,— в течение долгого времени не давал никаких показаний о своей предательской и антисоветской деятельности, и только после длительного запирательства, будучи уличен целым рядом документальных данных, он вынужден был признать ряд фактов предательства».
Но, судя по протоколу допроса от 27 марта 1937 года, Молчанов, формально признаваясь в участии в антисталинской организации, говорил лишь о том, что на самом деле происходило в руководстве НКВД. О степени его откровенности можно судить по его рассказу о молодости — очень показательной картине жизни в первые советские годы:
«Родился я в 1901 или в 1902 г. в гор. Харькове. Во всех анкетах я писал, что родился в 1897 г. Почему я увеличил свой возраст, будет ясно из дальнейших моих показаний. Мой отец был официантом, а впоследствии в артели с другими официантами содержал в гор. Харькове гостиницу с рестораном. Я учился в Харьковской торговой школе и ушел из 3-го класса.
В конце 1917 года я вступил в городскую самооборону. Перед эвакуацией Харькова я был зачислен в отряд, охранявший штаб Антонова-Овсеенко, с которым эвакуировался в Москву. Летом 1918 г. в Москве формировался для отправки на восточный фронт отряд ТРОФИМОВСКОГО, куда я и поступил.
Отряд Трофимовского отличался исключительной недисциплинированностью и разнузданностью. Среди бойцов, наряду с преданными делу товарищами, был и просто бандитский элемент; это привело к тому, что отряд разложился и был расформирован, а Трофимовский впоследствии расстрелян. Это было уже после моего ухода из отряда.
Из отряда Трофимовского я перешел в том же 1918 году на работу в военный контроль Востфронта, который возглавлял ФАЙЕРМАН. Файерман так же, как и Трофимовский, был человеком разложившимся, впоследствии, как я узнал, он также был расстрелян.
В конце 1918 или начале 1919 г. я, совместно с работниками военного контроля ВОСКИНЫМ, БРИГАДЗЕ и др., выехал в Туркестан. Работал в Особом Отделе, а впоследствии БРИГАДЗЕ был назначен командующим войск Туркестана, а я к нему адъютантом.
В Ташкенте в 1919 году, при помощи БРИГАДЗЕ и ВОСКИНА, я получил в украинской секции Туркестанского Комитета РКП(б) партийный билет с заведомо неправильным стажем — 1915 года. Для того чтобы мой возраст не противоречил партийному стажу, я написал что родился в 1897 году.
Весь 1919–1920 гг. я состоял в должности адъютанта БРИГАДЗЕ, с которым в 1920 г. переехал из Туркестана в Баку, с ним же я ездил в Персию. БРИГАДЗЕ, как разложившийся человек, имевший связь с преступным элементом, был позже судим и сейчас отбывает наказание в лагерях».
За связь с преступным элементом — фальшивомонетчиками, за взяточничество я был арестован, но был реабилитирован
Сам Молчанов, по его собственному признанию, не отличался кристальной честностью.
«В конце 1920 года,— говорилось в протоколе допроса,— я вернулся в Баку, оттуда уехал на Северный Кавказ, где работал в органах ВЧК в качестве зав. полит. бюро в Нальчике, пред. Грозненской ЧК, заместителем и врид. председателя Горской ЧК во Владикавказе. В Нальчике привлекался к уголовной ответственности за присвоение конфискованного имущества. Во Владикавказе — за связь с преступным элементом — фальшивомонетчиками, за взяточничество я был арестован, но был реабилитирован и, по распоряжению ПП (полномочного представительства.— “История”) ОГПУ в Ростове, был освобожден и откомандирован в распоряжение ОГПУ. ОГПУ перебросило меня на работу в ПП ОГПУ по Сибири, где я проработал около трех лет. В 1925 году я был назначен начальником Губотдела ОГПУ в Иваново».
Как оказалось, наличие таких темных пятен в биографии не минус, а плюс. Ведь Ягода, который на тот момент был заместителем председателя ОГПУ, приближал к себе лишь тех, кем мог управлять, тех, на кого был компромат.
«В конце 1926 года или в начале 1927 года (я работал уже в Иванове) был вызван ЯГОДОЙ в Москву. ЯГОДА сообщил мне, что на меня прибыли с Северного Кавказа компрометирующие материалы. Содержания материалов он мне не сказал, но предложил мне рассказать о всех совершенных мною когда бы то ни было преступлениях. Я все изложил, в том числе и о фиктивности своего партийного стажа, который я в 1924 году исправил на 17 год вместо 15 года. ЯГОДА меня внимательно выслушал и сказал, что все будет зависеть от того, как я буду работать дальше. Если я буду ему лично предан, буду безоговорочно выполнять все его распоряжения, ничего от него не буду утаивать, он не даст хода имеющимся на меня компрометирующим материалам. При этом он добавил, что в разведку нужны такие люди, которые безоговорочно исполняют все, что от них ни потребовали бы руководители. Я выразил ЯГОДЕ свою благодарность».
Этот факт потом подтвердил во время следствия сам Ягода. А в протоколе старшего майора госбезопасности Иванова были показания практически о том же. Его отец, бывший жандармский подполковник, эмигрировал в Румынию. И после того, как это стало известно коллегам, чекист Иванов был понижен в должности, переведен в Горький, а вскоре мог лишиться партбилета, работы в НКВД и, скорее всего, свободы. Но его новый непосредственный начальник решил использовать компромат по назначению:
«ПОГРЕБИНСКИЙ вызвал меня к себе в кабинет и заявил, что он говорил с ЯГОДОЙ по телефону и что ЯГОДА, учитывая мое прошлое и целый ряд подозрительных моментов в моей работе, склонен меня арестовать. Это сообщение ПОГРЕБИНСКОГО меня привело в панику, я окончательно растерялся. ПОГРЕБИНСКИЙ, видя мое состояние, сказал: “Видите, как складывается для Вас дело. В этом деле может все решить и перерешить только ЯГОДА и никто больше”. Тут же он добавил: “Видимо, Вас решили снять с должности и арестовать. Я лично — при всем моем отношении к Вам — бессилен. Я могу только просить ЯГОДУ. ЯГОДА большой человек, и власть его неограниченна». После этого разговора ПОГРЕБИНСКИЙ предложил мне идти к себе и ждать его распоряжений. Я ушел из кабинета Погребинского совершенно раздавленный всем происшедшим. Я был в таком тяжелом состоянии, что думал даже о самоубийстве. Следующий день прошел совершенно без вызова меня ПОГРЕБИНСКИМ, как я ни старался добиться встречи с ним. На второй день он меня вызвал к себе в кабинет и наедине сказал, что меня может спасти только беспрекословное во всем подчинение ЯГОДЕ, иначе меня ждет арест и в лучшем случае концлагерь».
«Агентурные дела не реализовались»
Ягода (на фото — второй слева) хотел, оставаясь для виду в стороне, стать центральной фигурой советской политической жизни
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Так в чем же еще, кроме корыстных преступлений и вербовки Ягодой, признавался Молчанов? Он не отрицал, что, как и многие, не был согласен с линией партии на усиленный подъем тяжелой и военной промышленности за счет ухудшения жизни советских людей. Рассказывал о том, что обсуждал с Ягодой начавшиеся в 1931 году в Ивановской области, где он возглавлял ПП ОГПУ, продовольственные затруднения, как было принято именовать голод. Говорил, что докладывал Ягоде и о беседе с первым секретарем Ивановского обкома ВКП(б) Н. Н. Колотиловым:
«КОЛОТИЛОВ снова имел со мной откровенный разговор о своих политических настроениях. В этой беседе он еще резче сформулировал свое отношение к политике партии. В развернутой форме обосновал и защищал платформу правых по вопросу индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. При этом он допустил целый ряд выпадов в отношении СТАЛИНА. В первую же поездку в Москву я всю беседу с КОЛОТИЛОВЫМ передал весьма пространно ЯГОДЕ. ЯГОДА снова меня внимательно выслушал и предложил мне по-прежнему поддерживать линию КОЛОТИЛОВА, заявив, что это единственно правильная линия».
Собственно, в тот момент многие были не согласны с линией на индустриализацию и коллективизацию. Хотя и опасались говорить об этом с высоких трибун, предпочитая кулуарные обсуждения. Однако, как следовало из протокола допроса Молчанова, главное прегрешение Ягоды перед партией состояло совершенно в другом.
Сталин, уже тогда сомневавшийся в личной преданности себе председателя ОГПУ В. Р. Менжинского и его заместителя Ягоды, направил на работу в ОГПУ заместителями председателя опытного партработника И. А. Акулова и хорошо знакомого вождю чекиста В. А. Балицкого. В ответ Ягода добился утверждения начальником Секретно-политического отдела ОГПУ Молчанова. При этом новый начальник СПО ОГПУ получил очень интересные указания.
Их линия работы в тот период, по-моему, была совершенно одинакова. Заключалась она в том, чтобы работу саботировать
«В одной из бесед, тотчас по прибытии в Москву, ЯГОДА сказал мне, что, пока в ОГПУ находятся на руководящей работе АКУЛОВ и БАЛИЦКИЙ, мне не следует подчеркивать свое близкое отношение к нему — ЯГОДЕ. И действительно: все необходимые директивы я получал от МЕНЖИНСКОГО, который, как всем известно, был с ЯГОДОЙ чрезвычайно близок. Их линия работы в тот период, по-моему, была совершенно одинакова. Заключалась она в том, чтобы работу саботировать.
ВОПРОС: Как это понять, саботировать работу? МЕНЖИНСКИЙ так Вам и сказал, что надо саботировать борьбу с контрреволюцией?
ОТВЕТ: Нет, МЕНЖИНСКИЙ так не говорил. Все разговоры с МЕНЖИНСКИМ сводились к тому, что при существующих в ОГПУ условиях работать нельзя, что АКУЛОВ и БУЛАТОВ не чекисты, что нужно доказать ЦК, что в отсутствии оперативной работы виноват АКУЛОВ и БАЛИЦКИЙ. При моих докладах МЕНЖИНСКОМУ по конкретным делам, он всячески оттягивал реализацию дел и расхолаживал всякое начинание с моей стороны. Делалось это под всяким предлогом, но конечные результаты были одни: агентурные дела не реализовались.
Я особенно хорошо помню мой разговор с МЕНЖИНСКИМ, когда я ему докладывал о необходимости реализации серьезного агентурного дела на большую группу троцкистов, во главе со СМИРНОВЫМ, которые вели активную контрреволюционную работу. МЕНЖИНСКИЙ прямо сказал мне, чтобы этого дела я не разворачивал и вообще, чтобы при АКУЛОВЕ и БАЛИЦКОМ я не вздумал разворачивать серьезных дел.
ВОПРОС: И Вы выполняли эти установки МЕНЖИНСКОГО?
ОТВЕТ: Выполнял».
«Особая линия разведки»
В том, что Ягоду обвинили в злонамеренном убийстве его руководителя и соратника Менжинского, просматривался особый сталинский цинизм (на фото — Ягода в почетном карауле у гроба Менжинского. Москва, май 1934 года)
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Еще более интересные указания начальник СПО получил, когда Менжинский и Ягода освободились от пристального внимания Акулова и Балицкого:
«В соответствии с указанием ЯГОДЫ,— говорилось в протоколе допроса Молчанова,— я в январе 1933 года произвел аресты троцкистов во главе со СМИРНОВЫМ и приступил к следствию. Наличие больших агентурных материалов о контрреволюционной террористической деятельности троцкистов давало возможность широко развернуть следствие. Но этого, по прямому указанию МЕНЖИНСКОГО и ЯГОДЫ, сделано не было. Дело, по существу, без расследования было закончено и рассмотрено на Особом Совещании ОГПУ.
Я хорошо помню следующий разговор с ЯГОДОЙ, который был у него в кабинете в марте 1933 года.
ЯГОДА, говорил, что дело нужно закончить, не углубляя и не расширяя его: “Ударили по троцкистам — и довольно, углублять не следует”. Я заявил, что нас могут побить за то, что мы комкаем такое дело. ЯГОДА объяснил мне, что я не понимаю роли и значения разведки, что разведка во всех государствах занимает совершенно особое положение. “Разведка,— сказал он,— не обычный государственный аппарат, не обычное ведомство. Разведка должна иметь свою собственную линию, линию чрезвычайно гибкую. Разведка должна всегда учитывать различные возможности развития внутренней жизни государства. Поэтому вся работа разведки должна быть крайне эластична. Особенно это относится к центральному, руководящему аппарату разведки”. ЯГОДА прямо не говорил, что эта особая линия разведки может противоречить и директивам партии и правительства, но я понял, что разведка может и должна вносить поправки и в такие директивы.
МЕНЖИНСКИЙ, которому я также докладывал дело СМИРНОВА, развивал мне эту же мысль, но в более туманных, не совсем понятных, выражениях. Я, например, помню такое его выражение, что разведчику надо быть “веерным”».
Кроме того, в показаниях Молчанова говорилось и о режиме содержания арестованных идейных противников:
«Я был назначен начальником СПО ОГПУ в конце 1931 года, когда ЯГОДОЙ уже был установлен такой режим в изоляторах, при котором заключенные троцкисты, зиновьевцы и правые имели полную возможность свободно общаться друг с другом, устанавливать путем получения книг, посылок и писем связь с лицами, находящимися на свободе, и пользоваться большой свободой в стенах самого изолятора. Внутри изолятора был установлен такой порядок, что заключенные имели возможность даже жениться и жить со своими женами. Я, в целях облегчения положения находящихся в политизоляторах политических арестованных, этого порядка не менял.
После убийства КИРОВА порядок в изоляторах пересматривался. Решающее слово в пересмотре режима содержания заключенных было за СПО, так как подавляющее число содержащихся в политизоляторах — троцкисты, зиновьевцы и правые — числились за СПО. Желая по возможности облегчить положение заключенных, я при выработке новой инструкции максимально обеспечил интересы осужденных троцкистов, зиновьевцев и правых. Этот новый распорядок был утвержден в 1935 году».
Бороться нужно только с такой контрреволюцией, которая в случае ее прихода к власти всех нас, чекистов, перевешает
Но, главное, в протоколе допроса бывшего начальника СПО был и ответ на вопрос — почему Ягода, по сути, игнорировал указания Сталина:
«ЯГОДА был против активной борьбы даже с меньшевиками. Я прекрасно помню, что, когда я дал ему ценный материал по меньшевикам, полученный от агента “Двадцатый”, ЯГОДА бросил мне этот материал и сказал: “Что Вы дерьмом занимаетесь, все это чушь”.
Общая установка ЯГОДЫ заключалась в том, что бороться нужно только с такой контрреволюцией, которая в случае ее прихода к власти, всех нас, чекистов, перевешает; правых же, троцкистов, зиновьевцев и даже меньшевиков, нужно арестовывать лишь тогда, когда работа их выпирает наружу.
Основная, если можно так выразиться, “политическая” линия ЯГОДЫ заключалась именно в том, что мы, как разведчики, должны суметь удержаться при любой власти. К особой роли разведки он в беседах со мной возвращался неоднократно; даже в 1935–36 г, уже после убийства КИРОВА, ЯГОДА продолжал говорить об особой роли разведки, о несменяемости разведки, о том, что разведка должна “влиять на министров” и быть закулисным руководителем политической жизни страны».
Уже за одно желание руководить политической жизнью страны в обход вождя Сталин мог бы без промедления приказать казнить Ягоду и всех его вольных или принужденных к сотрудничеству соратников. Но грандиозный процесс, в ходе которого обвиняемые признаются во всех смертных грехах, был гораздо выгоднее со всех точек зрения. Он давал первому лицу государства основание избавиться навсегда от всех явных и скрытых врагов. А главное — надолго охлаждал пыл всех кандидатов в серые кардиналы.