Бывший эстонский, а ныне американский профессор истории искусства Борис Бернштейн во времена Лотмана составлял надежду искусствознания на то, что оно вольется в широкие ряды семиотических исследований. Как-то это не заладилось, однако ж сама потенциальная возможность оставила за ним среди искусствоведов репутацию очень умного человека. Теперь он выпустил книгу "Пигмалион наизнанку", где пытается разобраться с проблемой природы искусства.
Сама постановка проблемы звучит примерно так. Вот, например, в Древней Греции было искусство? С одной стороны, вроде бы да, но ведь искусством это не называлось. То же у инков, у майя и в Африке. Когда искусство было, оно не было искусством, а так его назвали потом, в новоевропейские времена, проецируя свой неправильный взгляд во времена древности. Фоном для такого рода размышлений, естественно, служит современность, где, напротив того, слово "искусство" есть, но искусства нет, потому что сегодня искусство — это накакать в художественном музее, а не то что в Древней Греции. Так что с искусством такая история: где его не хватишься — нигде нет; где оно было — там не было имени; а где есть имя — там уже нет искусства. Но Бернштейн как-то не любит остроты вопросов.Это странная книжка. Время от времени читается запоем — там, где Бернштейн пересказывает чужие концепции. Потом вдруг что-то щелкает, и вступает резонер со своими банальностями. Ну, например, пересказывается концепция Эрнста Гомбриха, доказывавшего, что идея статуи "как живой" — вечный хвалебный рефрен реалистического искусства — происходит из представлений о том, что статуи действительно живые, что боги живут в своих статуях и именно в этом представлении прячется источник уважения к реальности. То есть явление божественного в изображении (принцип иконы) и сходство изображения с реальностью (принцип реалистической картины) — это, по сути, одно и то же. И тут появляется Бернштейн, задумчиво говорящий: "Все это далеко не совсем так". Ведь во всех греческих и латинских текстах все время повторяют: "была как живая", "как бы живая", а не просто "живая", и это "как бы" Гомбрих не учел. А ведь это значит, что греки все же различали статуи и живых людей.
В "Пушкинском доме" Андрея Битова есть эпизод: герой увлекается работами формалистов 20-х и слышит на лекции их критику. Он впадает в тяжкое недоумение: то, что они придумали, было так ново, захватывающе интересно, парадоксально, умно, а то, что они не учли, так плоско, такая азбука, что как-то не верится, что они могли такое не учесть. С Бернштейном то же самое. А то мы думали, что греки не могли понять, где живой человек, а где статуя. Бывали оголтелые советские пропагандисты, и тут все понятно, но вот был еще тип советского интеллектуала очень умного, очень эрудированного, но как-то в результате приводящего к такой мертвой жеванине, что лучше бы он и не был таким эрудитом — меньше бы испортил. Понятно, что их в принципе могла ценить советская власть как потенциальных контрпропагандистов. Вопрос в том, какая польза от этих персонажей сегодня?
Может быть, она все же есть. У нас перевели книгу замечательного французского философа Поля Вирилио "Информационная бомба. Стратегия обмана", и это настоящее интеллектуальное наслаждение. Вирилио рассматривает, как изменяется мир с появлением виртуальной реальности. Очень последовательно: вот исчезает география, потому что происходящее в противоположном конце земного шара для вас происходит в вашей комнате — в экране телевизора. Вот исчезает пространство, потому что наши пространственные представления полностью детерминированы не его непосредственным восприятием, но его компьютерной моделью. Вот исчезает оптика — вместо взгляда на реальность мы получаем взгляд на экран. Вот исчезает время — оно безмерно ускоряется, и теперь мы воспринимаем его течение не в ритме нашего дыхания или нашего шага, а в ритме переработки данных процессором. Вот исчезает материя — вместо нее мы воспринимаем электронные сигналы. И так далее.
Удивительно, как эта физическая метатеза начинает полностью трансформировать, казалось бы, не зависящие от физики основания цивилизованной жизни. Мы продолжаем вроде бы оставаться собственниками своего тела, но не его образа: нас постоянно снимают системы видеонаблюдения, наши образы рассматриваются, транслируются, оказываются объектами электронных манипуляций. Контроль над информационным полем, конечно, сложен, но он гораздо проще тотального контроля над реальностью и, стало быть, открывает безмерные возможности управления. Примеры тому — глобальная реклама: самой узнаваемой, самой универсальной, самой понятной общечеловеческой ценностью, объединяющей вас и пигмея в дебрях Амазонки, оказывается кока-кола, а при аналогичных стратегиях и инвестициях это может быть любой харизматический лидер. Основой успешного действия оказывается привлечение медиавнимания. Меняется смысл науки — она более не ищет истину, но ищет стратегии более полного замещения реальности виртуальностью. Меняется стратегия искусства: оно сегодня есть разрешенный полигон для разрушения морали во имя привлечения внимания, место нерепрессируемой порнографии, извращений, шизоидной агрессии — здесь Вирилио анализирует нашумевшую в конце 90-х выставку молодых британских художников "Sensation", которая оказалась кампанией Чарльза Саатчи, одного из британских рекламных топ-менеджеров, по утверждению стратегии "секс--культура--реклама". Для рекламы нужен секс, для легализации секса нужна культура, ибо, по общему убеждению, "искусство не может быть аморальным". Еще как может.
Замечено, что приблизительно на сорок ненужных и неинтересных книг попадается одна суперкласса — Вирилио это как раз та самая сороковая. Проблема в том, что она хотя и восхитительна, но страшновата. И тут как-то не хватает интеллектуала-резонера, который бы выступил со своим коронным "все это далеко не совсем так". Вирилио не учел, что компьютер — это машина, которая включается и выключается. Виртуальная реальность — это как бы реальность, и он не замечает этого "как бы". Между тем есть виртуальная реальность, а есть просто реальность, и в них все устроено по-разному. Об этом Вирилио забывает, а это принципиальный момент.
Так что приятно, что в мире еще где-то остались представители крепкой советской школы скепсиса в отношении чужих интеллектуальных приключений. Их существование очень обнадеживает и крепит распадающуюся ткань реальности.
Борис Бернштейн. Пигмалион наизнанку. М.: Языки славянской культуры, 2002
Поль Вирилио. Информационная бомба. Стратегия обмана. М.: Гнозис, 2002