Суть да тело

«Нуреев» вышел на сцену Большого театра

На Исторической сцене Большого театра с триумфальным успехом прошла премьера многострадального балета «Нуреев». Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Сцена смерти Нуреева — самое прекрасное, что было в его сценической жизни

Фото: Михаил Логвинов/ Большой театр

Главным — но тайным — героем этого события был гендиректор Большого театра Владимир Урин, по такому случаю чуть ли не впервые в жизни надевший смокинг и бабочку. Именно он в свое время выбрал «Нуреева» из нескольких предложенных балетмейстером Посоховым тем и утвердил постановочный триумвират (композитор Илья Демуцкий, хореограф Юрий Посохов, режиссер, либреттист и сценограф Кирилл Серебренников), с успехом дебютировавший в Большом с балетом «Герой нашего времени». Это он упросил авторов поторопиться с постановкой — досрочно подготовленный «Нуреев» был призван заменить «Анну Каренину» Джона Ноймайера, которую тот не успевал предоставить в назначенный срок. Именно Урин срочно нашел на дорогущий спектакль спонсоров (основными стали Роман Абрамович и Андрей Костин), и он же санкционировал покупку у Фонда Ричарда Аведона фотографий обнаженного Нуреева, вызвавших впоследствии такой переполох. С другой стороны, именно гендиректор Урин едва не угробил свое детище, отменив июльскую премьеру «Нуреева» и как-то неубедительно сославшись на неготовность спектакля. Но опять-таки Урин перенес показ «Нуреева» с мая 2018-го на декабрь 2017-го, несмотря на перегруженный график балетной труппы, выпускавшей в ноябре две премьеры.

Проволочка дорого обошлась «Нурееву»: за эти пять месяцев Кирилла Серебренникова отправили под домашний арест и запретили ему участвовать в репетициях. Подготовка спектакля легла на плечи хореографа Посохова, причем два из трех Нуреевых — Владислав Лантратов и Игорь Цвирко — оказались травмированы из-за перегрузок на предыдущей премьере, балете «Ромео и Джульетта». Тем не менее за 11 репетиционных дней театру удалось собрать исполинский по составу (балет, хор, миманс, опера, драматические артисты — всего около 200 человек) и постановочной сложности спектакль, получив после премьеры 15-минутную стоячую овацию. Кирилла Серебренникова, в отличие от похитителя автомобилей Юрия Деточкина, на премьеру не выпустили, и постановочная группа (хореограф, его ассистенты, художники по свету и видео) вышла на поклоны в футболках с его портретом и надписью «Свободу режиссеру!». В ответ из зала раздались крики «Кирилл, Кирилл!», однако овация не была протестной — мощный и эмоциональный спектакль, который трудно представить на любой другой сцене мира, покорил зрителей сам по себе, без скидок на солидарность с его арестованным автором.

Между тем роль Серебренникова в этом балете гораздо значительнее, чем в «Герое нашего времени». Его сценография тут сложнее, хотя принцип единой конструкции и открытой, прямо во время действия, смены картин рабочими сцены (за что они отдельно выходят на поклон) работает в обоих спектаклях. В «Нурееве» основой конструкции становятся полукруглая арка на заднике, огромные круглые иллюминаторы по правому «борту» и исполинский ампирный портал, выезжающий в центр сцены.

Остальное — видеопроекции, детали интерьера, световые эффекты — с легкостью переносит действие из балетного зала на улице Росси с наглухо задраенными окнами в напоенный голубым воздухом Париж с летящими по ветру занавесками; с испещренных граффити задворок городских предместий на собственный остров Нуреева. Роль последнего прибежища артиста играет бывший ампирный портал, ободранный до ребер голой конструкции. И все это в полном ладу со сценическим действием.

За классами Вагановского училища (в центре — Владислав Лантратов и Анастасия Сташкевич) следят со стены сменяющиеся вожди и неизменная Ваганова

Фото: Михаил Логвинов/ Большой театр

А вот либреттист Серебренников не вполне совпал со спектаклем: судя по опубликованному тексту, его замысел был воплощен далеко не полностью. Среди самых значительных изменений — гомосексуальные сцены, в частности дуэт Нуреева и его любовника Эрика Бруна, в сценарии оборачивающийся бурной ссорой с битьем пепельницы о зеркало, а в спектакле — печальной идиллией разделенной любви, прерванной уходом Эрика в небытие. Остается строить догадки: либо среди соавторов не было полного согласия, либо спектакль подвергся самоцензуре еще на стадии постановки. Серебренников явно смирился с целомудрием своего хореографа, и, возможно, благодаря этому рискованный спектакль не превратился в китч (хотя надо признать, что и его герой в жизни не был образцом хорошего вкуса).

Зато режиссер, явно желая сделать спектакль мультижанровым, не поступился изобильным текстом своего либретто. Помимо обращенных к Нурееву писем его французских учеников и русских партнерш, написанных специально для постановки, это документы: доносы, рапорты КГБ и описание лотов — сюжетный каркас держится на аукционной продаже вещей Нуреева, проведенной в Париже и Нью-Йорке. И хотя этот прием балетный театр записал за «Дамой с камелиями» Джона Ноймайера, он все равно действует безотказно: за каждым лотом открывается пласт биографии героя.

Но хотя подробные экспликации ковров, картин, рубашек, сценических костюмов, фотографий и прочего отчасти накладываются на танцевальные сцены, а Игорь Верник в роли аукциониста тараторит со всей доступной ему скоростью, все же постоянное пребывание ведущего в эпицентре событий кажется навязчивым, обилие текста — излишним, а неоднократное повторение сцен торгов с участием гротескового миманса — избыточным. Зато Кириллу Серебренникову удалось избежать западни типичного балетного байопика: он проскочил между обстоятельным жизнеописанием в духе соцреализма и тотальной метафоризацией в жанре «философского» балета. «Нуреев» соразмерен, достаточно строен и явно набирается сил по мере движения: его второй акт определенно сильнее первого — в основном за счет преобладания танцев.

Как устроена музыка «Нуреева»

Смотреть

Хореография бесповоротно выходит на первый план среди слагаемых спектакля. Самые важные сцены, вдохновенно придуманные и остроумно разработанные — побег героя, «письма», дуэт с Марго, гастрольный чес по миру,— только выиграли бы без текстового сопровождения. И бессловесность грандиозного финала, в котором балерины и танцовщики, цитатно воспроизводя шаг «теней» из «Баядерки» (последней постановки Нуреева в Парижской опере), заполняют всю сцену, а обессиленный болезнью герой становится за пульт в оркестровой яме, чтобы продирижировать собственным уходом из жизни,— лучшее подтверждение самодостаточности балета как искусства.

Этот массовый финал, опирающийся на знакомый артистам хореографический текст, был исполнен безукоризненно, в отличие от других многофигурных сложных сцен, внешне вполне классических, однако построенных по законам танцавангарда — с симультанным движением нескольких групп, смещенной осью сценического пространства, ритмическими диссонансами и программной несинхронностью. Такие сцены требуют особой четкости и слаженности, однако артисты Большого этим отличиться не смогли. Выглядело так, будто бок о бок танцуют не только люди из разных театров, но и из разных эпох. Дисциплинированная точность и быстрота нашего времени соседствовали с самовольной приблизительностью 1990-х даже в танце четырех сольных пар, не говоря уже о кордебалетных массах, явно требующих не только серьезной муштры, но и актерской свободы,— пока же они только исполняли выученный текст, каждый в меру своих способностей.

Старались же все из последних сил, и эта всеобщая напряженность, вызванная осознанной ответственностью за судьбу спектакля, оказала ему не лучшую услугу. Лишился интимной проникновенности прекрасный любовный дуэт: Денис Савин (Эрик) и Владислав Лантратов (Нуреев) сосредоточились на движениях, а не на отношениях своих героев. Избыточно суетилась в роли юной Балерины Анастасия Сташкевич: за мельтешней ее па пропала драматургия эпизода. Сам Нуреев Владислава Лантратова выглядел излишне нервным и ожесточенным, причем во всех многообразных предлагаемых обстоятельствах — отсутствие на репетициях режиссера Серебренникова тут сказалось с особенной остротой.

Справиться без его помощи смогли исполнители локальных монологов. «Письмо» учеников-французов (Шарля Жюда, Лорана Илера и Манюэля Легри) Вячеслав Лопатин станцевал без тени пафоса, с истинно французской элегантностью, сдержанной печалью и полной телесной свободой. Светлане Захаровой изумительно удался монолог на письма петербурженок Аллы Осипенко и Натальи Макаровой: сочетание грации и надлома, этакого горестного самолюбования и неземной красоты даже нарочито угловатых поз, совершенства формы в любых обстоятельствах исчерпывающе выразило и содержание писем, и личности их авторов, и индивидуальность самой балерины.

Но, конечно, не только участие звезд и тем более не скандальный бэкграунд выводит «Нуреева» из ряда вон и вводит в историю.

Это действительно спектакль десятилетия по масштабу замысла и его воплощения, по редкому сочетанию нонконформизма и общедоступности, по совместимости качества и кассы. Он, конечно, многосезонный хит и главная гастрольная ценность (хотя редкий импресарио потянет этот дорогущий монумент). Но это репертуарное сокровище требует бережного хранения, ухода и регулярного проката. Пока Большой обещает показать «Нуреева» в мае. А дальше никто не заглядывает — слишком быстро все меняется в стране, из которой выпрыгнул герой этого балета.

Балеты средней и меньшей дальности

Пять наиболее колоритных казусов среди множества биографических балетов

Читать далее

Татьяна Кузнецова

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...