В эти дни отмечает свое столетие здание Художественного театра в Камергерском переулке — нынешний МХАТ имени Чехова. По этому случаю на доме вскоре появится мемориальная доска. О символе золотого века театральной Москвы, здании-юбиляре рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Камергерским переулок прозвали из-за того, что когда-то в нем поселились аж два камергера сразу (всего при императорском дворе числились 12 придворных, занимавших эту должность). И действительно, исторически переулок был занят целым рядом респектабельных усадеб. К слову, одна из них, окончательно сложившаяся еще в допожарную пору, стояла на месте нынешнего театра. В середине XIX столетия здание начали основательно перестраивать, лишив его всей морально устаревшей атрибутики барского дома, а взамен придав более модный по тем временам фасад в духе эклектики — довольно скучный и заурядный, но зато не оставлявший никаких сомнений в том, что в Камергерском воцарилась буржуазная эпоха. После последней перестройки в конце того же века дом вдруг обрел совсем уж неожиданный для прежнего переулка, но зато более соответствующий духу времени статус.
Дело в том, что тогдашний владелец дома предприниматель Лианозов оборудовал в нем театральную залу. С одной стороны, ничего потрясающего: хозяин — барин, пусть хоть цирк у себя дома устраивает. Но сам Лианозов вряд ли задался целью попробовать себя в режиссуре, ставя спектакли силами домочадцев. Он просто довольно умно и своевременно отреагировал на коммерческую возможность, внезапно появившуюся в столице.
Речь о частных театральных инициативах, плодившихся в те времена день ото дня. Факт довольно курьезный: во всей Европе маленькие частные театрики, соперничающие за внимание среднеклассовой публики, начали появляться эдак лет за 300 до того, а уж потом из них при протекции властей стал формироваться некий театральный истеблишмент. В России все не так: истеблишмент сформировали как-то сразу, и образованная часть общества довольно долго никаких уклонений за его пределы не жаждала. И только в атмосфере fin de siecle заиграла мысль режиссеров-экспериментаторов, а публика постепенно потянулась к последним изыскам драматургии.
Несколько частных театров (например, Театр Корша, позже переехавший в Богословский переулок), селившихся в доме Лианозова, особенного следа в жизни здания не оставили, и только в 1902 году оно было как следует переделано. Переделано с размахом, поскольку финансировал обустройство нового театра Савва Морозов, в ту пору еще очень дружный со Станиславским и Немировичем-Данченко. Договорившись с Лианозовым о долгосрочной аренде здания, он пригласил в архитекторы, разумеется, еще одного своего давнего знакомца — Федора Шехтеля. Художественный общедоступный театр в Камергерском, как несколько неуклюже именовалось тогда заведение, из-за участия главного мецената и главного архитектора тогдашней столицы сразу выдвинулся в авангард моды не только театральной, но и архитектурной. Правда, с архитектурой есть загадка: Шехтель придумал зданию совершенно новый фасад, но он почему-то остался неосуществленным. Так что в результате наследие качественного модерна — детали вроде входных дверей, оконных переплетов, фонарей и знаменитое скульптурное панно Александры Голубкиной с изображением пловца — мирно ужилось с довольно невзрачными рудиментами эклектики.
Эта амбивалентность аукнулась в репертуаре. Сначала "Чайка", а потом сразу пьеса "На дне", которая к шехтелевской утонченности казалась совсем не подходящей. Успех тем не менее был не меньше, чем у "Чайки". Но потом, когда умер Чехов, а театр поссорился с Морозовым и Горьким, противоречие снялось, но не разрешилось: МХТ ударился в символистские пьесы, разбавляя их добротными постановками русской классики. Именно к этой поре относится известная московская острота о "Камергерском театре в Художественном переулке". Странным образом завершилась эта многолетняя драма именно теперь, когда реконструкция всего Камергерского переулка превратила его в некое "фойе под открытым небом", где дизайнерским замыслам Шехтеля отвесили массу реверансов. Но случайную нестыковку в фасаде самого театра поправить не додумался никто. Таким он в свой второй век и вошел.