фестиваль театр
Международный фестиваль искусств имени Соломона Михоэлса открылся спектаклем Киевского национального театра имени Ивана Франко "Тевье-Тевель". Побывавшая на этом уже ставшем легендарном спектакле МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА предположила, что Богдан Ступка в роли молочника Тевье не посрамил ее самого известного исполнителя Соломона Михоэлса.На открытии фестиваля Михоэлса в чеховском МХАТе собралось не так уж много народу. Часть театральной общественности праздновала юбилей Юрия Петровича Любимова на Таганке, часть тусовалась на вечеринке, устроенной "Золотой маской", кто-то отправился на премьеру "Сонечки" на новой сцене МХАТа. Но спектакль, который в этот вечер занял главную мхатовскую сцену, был не из тех, что попадают в фестивальные афиши лишь благодаря подходящей теме. Десять лет назад он стал одним из главных событий первого Чеховского фестиваля, заставив театральных критиков наперебой писать о необыкновенных для того времени "чистоте, вдохновенности, убедительности и моральной силе актерской игры".
Спустя десять лет "Тевье-Тевель" снова в Москве. Умерли некоторые старые актеры, повзрослели пять дочерей старика молочника, их места заняли молодые артисты. Но сам глава большой еврейской семьи, испокон веков живущей среди украинцев, Тевье и его острая на язык жена, домашняя хлопотушка и ворожея Голда, остались те же — Богдан Ступка и Наталья Лотоцкая. Точность бытовых и этнографических характеристик своих героев они легко сочетают с шекспировским обобщением. С годами актеры еще больше срослись со своими стариковскими ролями и превратили героев Шолом-Алейхема, писанных с украинско-еврейской натуры, в почти библейских персонажей. Тевье Богдана Ступки, нищий, но счастливый отец пяти дочерей, в своей потрепанной одежонке похож одновременно и на работящего мужика с украинского хутора, и на обезумевшего Лира, потерявшего своих дочерей и королевство, и на ветхозаветного Иова, которого жестокий бог подвергает все новым и новым испытаниям. "И тебе это надо, Господи?" — то и дело спрашивает Тевье, возводя руки навстречу свету софитов. Но все эти разговоры с Богом и жалобы на жизнь, которая "один сплошной несчастный случай", и даже драматичнейшие сцены расставания с дочерьми сыграны Богданом Ступкой с большей или меньшей долей юмора. И этот третий, иронический пласт спектакля — как те дрожжи, которые заставляют этот многослойный пирог жить и дышать, а не черстветь в раз и навсегда определенных режиссером формах.
Показанный во МХАТе в годовщину трагедии в Бабьем Яру, этот спектакль не смотрелся агиткой против антисемитизма. Не так уж важно, что не могли поделить между собой евреи и православные в забытом обоими богами местечке под Киевом, тем более что со сцены и те и другие говорят на напевной украинской мове. Эта вроде бы подробная, с национальными песнями и танцами постановка оказалась интернациональной, недаром ее одинаково хорошо принимают и в России, и на Украине, и в Америке, и в Европе. Она "из семьи таких основ", первооснов, понятных на любом языке. И в этом отношении чем-то похожа на другой известный спектакль, который спустя четверть века после постановки снова поразил москвичей прошедшей весной, "Кавказский меловой круг" Роберта Стуруа. История из жизни простых людей, рассказанная как миф, со временем сама становится легендой.