Содержание предыдущей главы: киноиндустрия капитулирует перед КРАД. Десять сценаристов и режиссеров, уходя в тюрьму, отвешивают неблагодарному Голливуду прекрасный и бессмысленный прощальный поклон — снимаются в фильме-листовке "Голливудская десятка".
Стоило конгрессмену Ричарду Никсону возмутиться отсутствием антикоммунистических фильмов, Голливуд взял под козырек. Отныне на экране комиссарши подпольных курсов диамата забивали насмерть непонятливых студентов ("Красная угроза", 1949). Орды диких калмыков оккупировали США ("Вторжение в США", 1952). Родители-патриоты стучали на детей ("Мой сын Джо", 1952), а жены на мужей ("Конспиратор", 1950). Господь Бог в прямом эфире призывал русских к восстанию ("Красная планета Марс", 1952). Даже на этом фоне сценарий "Большого Джима" заставил взвыть от ужаса шефа аналитического отдела студии "Уорнер": герои нарушали все писаные и неписаные законы, избивали свидетелей, "вели себя как ублюдки". Вызвал у него сомнения и образ психиатра-алкоголика, пытавшегося отторгнуть от США Гавайи (посредством всеобщей забастовки вкупе с распространением смертоносного вируса) и похвалявшегося дружбой с "Джо Сталиным". Студия царственно проигнорировала возражения: "Большой Джим" остался в истории как единственный фильм во славу следователей КРАД, приватизировавших — как и в жизни — полномочия ФБР, ЦРУ и прокуратуры. Да и кто бы посмел поднять руку на фильм, продюсером и главным актером которого был великий Джон Уэйн, с конца 1948-го — глава Киноальянса в защиту американских идеалов.
Фото: AP
Фото: DIOMEDIA / Entertainment pictures
Фото: DIOMEDIA / Entertainment pictures
Фото: DIOMEDIA / Entertainment pictures
Что тут сказать: Уэйн оставил о себе черную память. Сценарист-продюсер Карл Форман вспоминал: "Я казался маленьким и хрупким рядом с этим колоссом, этим гауляйтером маккартизма. Он сказал мне: "Форман, вы же профи. Как вы можете состоять в этой коммунистической банде? Если вы будете упорствовать, вашей карьере конец. Никто вам не даст работы. Ваш паспорт конфискуют, мы проследим, чтобы даже за границей вы не нашли работы". Я ответил: "Знаете, ваши методы напоминают методы Гитлера и Сталина". Он озадачился, потом заявил: "С огнем справится только огонь"".
Ладно, Форман — коммунист, что с него взять. Но вот свидетельство антикоммуниста Фрэнка Капры: "Ко мне подошел [актер] Уорд Бонд и спросил, согласовал ли я с Уэйном кандидатуру [актрисы] Энн Ревир, которую подумывал снять. Я не понял, каким боком это касается Уэйна, позвонил ему, напомнив, как он богател в тылу во время войны, и послал ко всем чертям. Мне насрать, кто коммунист, а кто нет. Уэйн взбеленился: "Я бы взял этого сукиного итальяшку, порвал на миллион клочков, выкинул в океан и любовался, как они плывут домой, в Италию"".
Сам Уэйн лишь усугублял свою дурную славу. Если бы только он мог промолчать, когда его спрашивали о черных списках! Но, непосредственный, как все гениальные актеры, он обладал даром в пределах одной фразы опровергнуть самого себя: "Никогда не было никаких "списков". Это все дерьмо лошадиное. Когда Конгресс принял законы, позволившие противостоять этим людям, нас спросили о коммунистах. Ну мы и сообщили им, что знали. Вот и все. Пусть никто не говорит, что допустимо терпеть коммунистов в американском обществе и особенно в нашей индустрии. Мы не хотим иметь ничего общего с предателями".
С другой стороны, Уэйн примкнул к Киноальянсу, буквально вскочив в последний вагон, только в 1947-м, а в годы войны прекраснейшим образом работал с "предателями". Потом он мог сколько угодно расписывать, как на съемках "Возвращения на Батаан" (1945) ставил на место "сталинистов" — режиссера Дмитрика и сценариста Барзмена. Но у них самих о совместной работе остались другие воспоминания. Дмитрик рассказывал: "Он был забавным парнем, конкретно вкалывал. Мы хорошо ладили и даже вели совместные дела через одного бизнес-менеджера". А по словам сценаристки Нормы Барзмен, ее муж и Уэйн просто подружились — не разлей вода. Хлопая Бена по плечу, Уэйн называл его "чертовым коммунистом", а Барзмен ласково аттестовал друга "фашистом": "Уэйн изводил Бена: "Знаешь, сколько мне стоит каждая сигарета по вине вашего человека в Белом доме? Два доллара штука"".
Свое же позднее приобщение к антикоммунистическому "крестовому походу" Уэйн объяснял туманно: "Я предпочитаю бить в свой собственный барабан. Я выполнял кой-какую неофициальную работу под прикрытием, можно так сказать".
Кинозвезда "под прикрытием" — сильный образ. Похоже, Уэйн слишком вошел в образ рыцаря антикоммунизма, соответствовать которому мешал пустяк: богатырь Уэйн, как ни старался, так и не попал не то что на фронт, но даже в бейсбольный взвод, как Рейган. "Дикий Билл" Донован принял было Уэйна в разведку, но генеральское письмо по ошибке ушло на адрес бывшей жены актера, а та из вредности его утаила. Тем временем даже ненавистный очкарик, коммунист-сибарит Трамбо устроился военкором на Тихий океан.
Все можно оправдать гениально просто: Уэйна не видели на фронте потому, что невидим был сам его фронт. Из его окружения разлетались леденящие истории. В Нью-Йорке в 1949-м Сергей Герасимов узнал и доложил Сталину о страстном антикоммунизме Уэйна. Сталин очень огорчился (ведь Уэйн — его любимый актер) и снарядил в Голливуд убийц. ФБР предупредило Уэйна, но от защиты актер отказался: "Я сам". Так ответил бы доброхотам ковбой Ринго Кид ("Дилижанс"), предложи они помочь в схватке с тремя убийцами. Не сказав ни слова семье, Уэйн перебрался в дом-крепость и призвал верных каскадеров во главе с легендарным Якимой Канутом. Друг-сценарист разработал сценарий урока, который предстояло преподать чекистам. Трюкачи захватили их без единого выстрела, побили и вывезли в глухое место, где инсценировали казнь. Затем, во всем своем великолепии, перед заикающимися от страха убийцами явился Герцог, как прозывали Уэйна, и, удостоверившись, что они больше не будут, приказал убираться восвояси. Но те взмолились: смилуйтесь, дяденька, лучше жизнь на каторге, чем смерть на Лубянке. Уэйн сжалился: чекисты получили убежище в США.
Мог ли кто-то подтвердить достоверность этой баллады? Конечно — сам Хрущев в 1958-м сказал Уэйну, что, придя к власти, отменил приказ Сталина. Ведь Уэйн был любимцем и Хрущева тоже. Да и сам Герасимов проговорился Сергею Бондарчуку, тот — Орсону Уэллсу: спросите у Уэллса, а Уэллс подтвердит что угодно.
Одним покушением дело не ограничилось. На съемках вестерна "Хондо" (1953) Уэйна пытались убить мексиканские коммунисты. Поскольку Сталин умер, Уэйн напутствовал схваченных каскадерами убийц: "Если вы так любите своего ненаглядного Сталина, валите к нему". Когда же в 1966 году Уэйн выступал во Вьетнаме, в него стрелял снайпер. Даже несколько снайперов. Одного поймали, и он признался, что награду за голову Уэйна назначил лично Мао. Наверное, Герцог, был и его любимым актером тоже. Хотя скорее это Герцогу страшно хотелось, чтоб его любили и Сталин, и Мао.