— Правда, что это были особенные события?
— Безусловно. Тут надо сразу сказать, что Советский Союз в шахматах занимал особое место. Как и шахматы в Советском Союзе. Они были в стране частью, что ли, культуры, жизни вообще... И уровень развития шахмат в СССР был соответствующий. Если советский шахматист не выигрывал международный турнир, это воспринималось почти как сенсация. И почти всегда нам попадало от федерации за редкие поражения. А мы отдавали себе отчет в том, что попадало по делу. Помню, как-то разговаривал с Белявским о Яне Тиммане, и тот говорит: "Нет, Тимман — это настоящий шахматист, он мог бы играть в нашей высшей лиге". Вот такая похвала для шахматиста, между прочим, номер один в Западной Европе... СССР выигрывал все шахматные Олимпиады (исключением стал 1978 год), причем, что называется, с отрывом. А матч с лучшими силами "остального шахматного мира" давал этому самому миру хоть какой-то шанс.— Какие, так скажем, отличительные черты были у первых двух матчей?
— Первый, в Белграде, вошел в историю во многом как возвращение Фишера. Он сделал перерыв в практической игре, и никто в принципе не ожидал, что американец приедет в Белград. К тому времени Фишер был уже, как говорят сегодня, фигурой раскрученной, о нем ходила масса историй и слухов. У сборной мира тогда возникла проблема с первой доской. Бент Ларсен, у которого были очень большие успехи в турнирах, Фишеру ее уступать не хотел. Но американский гроссмейстер решил проблему сам, уступив ее Ларсену.
— А не потому ли, что, как поговаривают, в то время он еще просто боялся играть с чемпионом мира Спасским?
— Нет. Хотя со Спасским Фишер действительно играл неудачно. И, конечно, он нервничал — после перерыва это неудивительно. Но, надо отдать Фишеру должное, сыграл в Белграде удачно: выиграл 3:1 у Петросяна. А Петросян только в 1969 году потерял титул чемпиона, и в 1970 году он был вторым-третьим шахматистом мира. Это триумфальное возвращение, кстати, помогло Фишеру выйти потом в чемпионском матче на Спасского. Он ведь пропустил американский межзональный турнир, но после Белграда ему попросту уступили место.
— О Фишере советская пресса писала честно?
— (Улыбается.) Ну как сказать... После того как американец победил Петросяна, один наш уважаемый специалист написал: "Теперь недостатки Фишера видны невооруженным глазом". У нас это вызвало жуткий смех. Мы-то видели, что Фишер — реальный претендент на титул... Американец был, возможно, первым шахматистом, о котором писали все кому не лень, не только эксперты, те, кто разбирается в шахматах. Прочел, к примеру, однажды, когда начинался матч между ним и Спасским, что "Фишера представлял неизвестный человек в рясе". А этот "неизвестный" — бывший чемпион мира среди юношей гроссмейстер Ломбарди, который одно время был католическим священником! Ну а Фишер был очень популярен: о нем ведь, если не забыли, и Высоцкий пел.
— Заслуженная была популярность?
— Во всяком случае, такого заряженного на борьбу, результат шахматиста, как Фишер, не было. Рассказывали, что, когда ему предлагали ничью, он буквально рычал в ответ: "Ноу!" Классический спортсмен, у которого то, чем он занимался,— шахматы — фактически подменили реальный мир. Его даже не трогала, по-моему, свалившаяся на него вместе с титулом чемпиона мира слава. Приглашения из Белого дома он, допустим, игнорировал, отказался, говорят, подписывать рекламный контракт с Coca-Cola на $10 млн — фантастические для 70-х деньги...
— Победа сборной СССР в Белграде, если не ошибаюсь, далась в упорнейшей борьбе...
— И, знаете, воспринималась из-за этого даже в какой-то степени как неудача. Не очень приятной неожиданностью стало, что мы уступили на первых двух, самых престижных досках. Фишер у Петросяна, как я уже сказал, выиграл, а Ларсен сыграл вничью со Спасским, а в последней партии победил заменившего Бориса Штейна... Но это ведь была, повторяю, победа над сборной мира! Такие были времена...
— Вокруг второго матча, участником которого стали вы, ажиотаж был меньше?
— Да. Дело в том, что он проходил буквально накануне первого матча Карпова с Каспаровым, которого ждали все. Но, надо сказать, ни на отношениях между двумя гроссмейстерами, находившимися на пороге битвы за титул, ни на обстановке в команде в целом это обстоятельство никак не сказывалось. Наверное, советская традиция такая: когда делали общее дело, все личное отодвигалось на задний план.
— И пресловутого "дележа досок" не было?
— Слава богу, в те годы этим занималась федерация. Ее авторитет был высок, и решения не обсуждались... Вот нынешний матч во многом спас дипломатический талант Илюмжинова. Он придумал, что соревнования должны проходить по так называемой шевеннингенской системе. То есть каждый играет с каждым и ни у кого нет закрепленной за ним доски. Деление на первых-вторых номеров, таким образом, условное. Боюсь, не придумай Илюмжинов эту формулу, мы бы уже никогда больше не увидели Карпова, Каспарова и Крамника выступающими за одну команду.
— Наверняка у многих складывается мнение, что те матчи были до предела политизированными, что были накачки со стороны представителей власти...
— Да нет... Знаете, мы как-то сами понимали, что не выигрывать нельзя. Судить о первом матче не берусь, а во время второго атмосфера была довольно спокойная, даже веселая. Был один забавный эпизод. В команде соперников выступал Виктор Корчной — фигура и в самом деле политизированная, с которой были определенные проблемы. Он должен был играть c Полугаевским в конце матча, когда мы практически обеспечили победу. И вдруг Лев Абрамович неожиданно "забастовал", сославшись на плохое самочувствие. В общем, сказал, что играть не хочет... А запасной — Владимир Тукмаков — тоже не выразил особого желания заменять Полугаевского. Состоялось собрание команды. И на нем выступил Смыслов, обладавший отличным чувством юмора. "Раз мы не можем прийти к общему мнению,— сказал Василий Васильевич,— предлагаю сходить за Виктором Львовичем. Пусть он сам выберет соперника". После этого выступления Тукмаков вышел на последнюю партию и чуть не выиграл.
— Интересно, а насчет Корчного у вас не было никаких указаний от руководства — скажем, запрета общаться с предателем родины?
— Нет, общались, конечно. Однажды за завтраком — а мы жили в одной гостинице — к Корчному подошел наш руководитель гроссмейстер Крогиус и решил показать себя демократом. "А что, Виктор Львович, вы вчера новинку применили?" — спросил у Корчного. "Да нет,— ответил тот.— Просто есть страны, где мои партии не печатаются". Крогиус в ужасе замолчал...
— Но относились к Корчному в то время и вправду как к изменнику?
— Я как-то комментировал матч претендентов на первенство мира. И меня попросили называть Корчного не по фамилии и не по имени-отчеству, а именно "претендент"... Но большого напряжения в отношениях между ним и нами, советскими шахматистами, не было. Если оно от кого-то и шло, то скорее от Виктора, который всю эту ситуацию, видимо, сильно переживал. Иногда возникали смешные моменты. Вспоминаю 1980 год, финал Кубка европейских чемпионов. Я играл за "Буревестник", а Корчной — за голландский клуб. У соперников он был капитаном, у нас — гроссмейстер Багиров. А между капитанами перед такими матчами идут переговоры. Так вот, Корчной сначала заговорил по-английски. Володя ему: "Виктор Львович, валяйте по-русски, я пойму".
— Насколько я понял, "сверху" задача победить во что бы то ни стало перед вами не ставилась?
— Нет. Во-первых, все, наверное, и так были уверены в победе. А во-вторых, как я уже сказал, основным шахматным событием сезона был все же матч Карпова с Каспаровым. Вторая встреча СССР--остальной мир поэтому вызывала меньший резонанс, чем первая. Первая — та была без преувеличения грандиозным событием.
— Крупные политические деятели посещали матч?
— Политические деятели — нет. Зато видели немало известных людей из мира искусства. Пришли, например, на третий тур — и это было очень приятно — Барышников, который, к слову, в ту пору тоже был невозвращенцем, и Милош Форман. Форман был большим другом тренера сборной мира, чешского гроссмейстера Любоша Кавалека, эмигрировавшего в Америку после событий 1968 года.
— Призовые за те матчи членам советской сборной полагались?
— Полагались, но, поверьте, такие скромные, что и призовыми-то их назвать трудно. Да и отдавали их нам неохотно. Играли, что там говорить, в основном за идею... Воспитаны были так, что думали не о деньгах, а о победе. В 1992 году я тренировал сборную на шахматной Олимпиаде. Запомнилось, как Каспаров — тогда уже шахматист, имевший особый статус, суперзвезда — жаловался, что некоторые его партнеры по команде относятся к соревнованиям недостаточно серьезно и ответственно. "Я воспитан по-другому",— говорил он, человек по большому счету еще молодой.
— Будет ли, на ваш взгляд, начинающийся в воскресенье матч иметь тот же успех, что и его предшественники?
— Состав-то обеих сборных, особенно российской, просто фантастический. При этом посмотрите, кто играет за команду остального мира — Иванчук, Пономарев, Гельфанд, Смирин, Раджабов... Это же, по сути, сборная "остального Советского Союза"! Удивительно даже, как за эти годы вечных экономических проблем, годы, когда наши тренеры стали один за другим уезжать за границу (это же они, например, подняли индийские шахматы), мы не потеряли лидерство.