Маро Магранян первую ночь ночевала в снятой квартире на улице Королева, 32. Сын перевез ее, жену и четырехлетнюю дочку, а сам пошел работать грузчиком, потому что надо же было как-то зарабатывать на жизнь. Он вернулся с работы и застал вместо дома груду развалин, спасателей МЧС и разговоры о том, что взрыв произошел именно в его квартире. Надеялся ли на спасение близких? Надеялся, конечно. Говорят, Маро Магранян пыталась как-то тушить огонь в квартире, но ничего не получилось. Она скончалась через несколько дней в больнице от ожогов. Хоронить будут в Армении. Родственники приехали. Много.
Зеваки возле разрушенного дома пытались говорить что-то националистическое в адрес этой армянской семьи, но получалось глупо. Никаких выводов об иммиграционной политике московских властей из этой истории сделать нельзя. Просто погибли пожилая женщина, молодая женщина и четырехлетняя девочка. Просто мужчина плачет.Ольга Джорджевич накануне взрыва вернулась из Югославии. Не надо думать, будто я пытаюсь выдумать историю про людей, которые все вдруг вернулись домой накануне взрыва и погибли. Просто конец лета. Многие люди возвращаются из отпусков, и кажется, будто здесь какая-то судьба. Никакой судьбы, чистое несчастье. Ольга Джорджевич вернулась из отпуска, дом взорвался, и в огне погиб ее 19-летний сын. Никаких комментариев, никаких выводов. Просто горе у людей.
Ирина Петренко одна вместо матери воспитывала брата Ярослава и сестру Екатерину. Сестра вышла замуж за хорошего человека по имени Сергей. У них родилась дочка Юля. Юле был год. Они все погибли. Вернулись накануне из отпуска и погибли. И никаких выводов из этой истории сделать нельзя, никаких государственных программ, никаких реформ, никаких адекватных действий. Просто плакать или помогать кто чем может. Потому что у людей близкие погибли и не осталось даже сковородок.
Голая стена разрушенного дома на Королева, 32 похожа на чистое несчастье, которое там приключилось. Когда взрывались дома на Каширке и в Печатниках людей объединял страх, энтузиазм начинающейся войны, жажда мести, националистические лозунги. Когда утонула подводная лодка "Курск", все говорили о бедственном положении армии, о беспомощности и малодушии военного руководства. А здесь, в этой истории со взорванным домом на улице Королева, нет ни политических, ни социальных, ни военных, ни экономических выводов. Есть чистое несчастье, которому непонятно как помочь. Разве денег дать — застенчиво, растерянно?
Старушка сидит на овощном ящике на фоне обрушившегося подъезда. Она плачет и заламывает руки. Над нею склоняется доктор и говорит:
— Я все-таки очень советую вам поехать в больницу.
— Зачем мне в больницу, чем мне там помогут?
— Ну,— доктор же понимает, что помочь бабушке ничем нельзя,— там вам давление померяют.
Завалы разобраны. Чудом спасенных нет. На голой стене, оставшейся от обвалившегося подъезда, приколочен ковер. Под ковром, видимо, стояла кровать, на кровати кто-то спал. Власти бессильны. Что тут поделаешь? Проверить состояние газового хозяйства в городе? Но с газовым хозяйством все было в порядке. И не должен был взрыв газа обвалить целый подъезд. Просто так совпало. Просто несчастья бывают, и все тут. Просто когда с людьми случаются несчастья, им надо помогать. Не по политическим соображениям и не в рамках социальных программ, а из чистого сострадания. Чем чище несчастье, тем чище сострадание.
ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН