Аудитория фестиваля "Нашествие" в основном была представлена подростками. Вместе с ними глохнул и удивлялся корреспондент отдела преступности Ъ СЕРГЕЙ Ъ-ТОПОЛЬ.
Досматривать сумки и рюкзаки у молодежи, спешившей на "Нашествие", милиционеры, обслуживающие Казанский вокзал Москвы, начали с утра. С водкой и стеклянными бутылками никого в электричку не пускали. Правда, на остальных станциях никто никого не останавливал. Попав в вагоны, молодые люди, которых по возрасту можно было, ничем не рискуя, отнести к категории допризывников или, как модно нынче говорить, тинейджеров, сразу же начинали пить из горлышка, грызть чипсы и курить. Сопровождающие электрички милиционеры старались на них внимания не обращать.На конечной остановке "Платформа 47-й километр" тысячная толпа, вылившись из электричек, сразу же делилась на два рукава. Больший направляся направо к ипподрому, меньший, представленный более опытными любителями рок-музыки, налево. Туда, где магазины вовсю торговали спиртным.
По дороге к кассам с правой стороны улицы выстроились прилавки с пивом, водой, мелкой снедью. Одна из торговок зазывала покупать российские флаги. Маленькие по 10 рублей, побольше — по 50.
Вдоль заборов по обе стороны улицы уже лежали выпавшие из очереди молодые разнополые люди. Большинство из них спали, утомленные пивом. Те, кого сон еще не достал, пиво пили. Количество бойцов, павших на подступах к "Нашествию", росло с каждым шагом, так что желающие приобрести билет невольно протягивались через живую фильеру сначала пьяных, а затем и милиционеров. При входе на ипподром вновь прибывших сразу же оглушала музыка, рвущаяся со сцены через мощные динамики.
Перед сценой в специально отгороженном загончике гуляло около ста человек, которые смогли позволить себе купить дорогие билеты в эту зону. Основная масса, пританцовывая, слушала исполнителей. А вдоль забора сидели, лежали и спали выпавшие в осадок. Ближе к центру загона лежал на спине панк с раскинутыми руками и ногами. Его трехглавый десятисантиметровый гребень свалился набок. Черные рваные джинсы были испачканы какой то дрянью. Лицо вымазано белой краской. Пританцовывающие вокруг панка старались на него не наступать. Кому-то это удавалось. Две женщины-милиционера с отвращением смотрели на эту картину, но не вмешивались.
Остальные топтались, лежали, обнимались, пили пиво и подвывали исполнителям из зоны, расположенной в середине ипподрома. Судя по всему, там собрались истинные любители поп-рока. У многих в руках были флаги, по которым можно было изучать географию центральной части России.
Около 12.00 диджей объявил выступление группы "Ундервуд" и сообщил, что ее составе два врача — психиатр и анестезиолог. Врачи дружно исполнили песню, в припеве которой рифмовались слова "портвейн" и "ауфидерзейн". "А я портвейн ни разу не пил",— сказал лежащий на боку парнишка. "Много не потерял,— ответил приятель.— Он сладкий, и от него голова наутро болит. Я как-то выпил бутылку и всю выблевал".— "А что такое 'ауфидерзейн'?" — спросил первый. "Ты чо, придурок, в школу никогда не ходил? Это по-немецки значит 'привет'".— "Дурак. 'Привет' — это водка. Пиво будешь?" — "Дай глотнуть".
Между толпой и палаточным городком, занявшим треть площади ипподрома, на земле копошилась 50-метровая прослойка плотно лежащих друг к другу и одуревших от пива подростков. Пройти между ними было проблематично. Пространство, не занятое телами, было в несколько слоев усыпано пустыми пластиковыми двухлитровыми бутылками из-под пива.
Затем следовала палаточная зона. По всему судя, те, кто палатки устанавливал, никогда этим делом не занимались. Слабо натянутые и от этого провисшие палатки от малейшего порыва ветра должны были просто улететь, а при дожде — утопить своих обитателей. Палатки были установлены впритык друг к другу. В них пили, спали, обнимались и целовались взасос, выясняли отношения. Правда, край не переступали — ждали наступления ночи. В воздухе стоял запах травки и не менее устойчивая завеса мата со связующими его редкими нетабуированными словами. Чемпионами в этом виде словесного спорта были девушки.
Молоденькие милиционеры в палаточный лагерь не заходили. Они сидели на внутренних обочинах бывшего когда-то знаменитым на всю страну бегового круга ипподрома, и их глаза медленно наливались свинцовой ненавистью к происходящему. Тем не менее одно место, которое их объединяло с толпой, в зоне было — бетонный забор, под который ходили облегчаться как жители палаток, так и стражи порядка. Причем некоторые барышни, не стесняясь, со смешками присаживались к справляющему малую нужду мужскому полу.
Спецназовцы в зеленых беретах охраняли от безбилетников заштопанные колючей проволокой проемы в двухметровом бетонном заборе, опоясывающем ипподром по всему периметру. Когда на их глазах какой-то мальчишка с 50-рублевым российским флагом в руках исхитрился перепрыгнуть через забор, он был моментально выдворен с суверенной территории зоны. Вначале за забор полетел флаг, за ним знаменосец.
Чуть в стороне два конных милиционера наблюдали, как какой-то обкуренный парень залез на березу и стал старательно откручивать толстую ветку. Символ есенинско-шукшинской России сдаваться не хотел. "Слушай,— закричал насильнику кто-то с земли,— она же сырая, гореть не будет!" — "А я ее под флаг приспособлю".
"Власти городов, откуда они к нам понаехали,— сказал один офицер милиции, по всему судя, из политработников,— должны нас, жителей Раменского, поблагодарить за то, что мы фактически на три дня освободили их от этих уродов".— "Это точно,— ответил сослуживец.— Такое их количество собрать в одном месте нужно уметь".
К этому времени на ипподроме собралось около 100 тысяч любителей музыки.