В Зальцбурге итальянский философ Умберто Эко получил Австрийскую премию за европейскую литературу из рук канцлера Вольфганга Шюсселя (Wolfgang Schuessel). Обозреватель Ъ ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН чрезвычайно этим расстроен.
У австрийских премий есть две особенности. Во-первых, они сравнительно небольшие, во-вторых, они даются только очень проверенным, уже много раз премированным фигурам. Из русских, скажем, австрийские премии в разное время получали Илья Кабаков, Сергей Аверинцев, Юрий Лотман. Цель этих премий — показать, что в Австрии кипит культурная жизнь, и заманить премированного на вручение в надежде послушать его ответное слово (это не в осуждение, в России нет и такого). Но поскольку центрами этой жизни являются университеты, то премированные обязательно должны входить в учебные программы. Так что их интересуют хотя и еще действующие фигуры, но как бы находящиеся на грани того, чтобы стремительно начать устаревать.Так что причина вручения Умберто Эко (Umberto Eco) премии не в том, что в Австрии наконец-то выпущен сборник его эссе разных лет на немецком языке и австрийские университетские преподаватели, трагически страдающие незнанием итальянского и английского языков, на которых эти эссе уже много раз публиковались, вдруг открыли для себя в переводах целый мир новых смыслов и прочли слово истины, со слезами смешанное. Скорее это проявление статуса Умберто Эко и первый признак того, что реализованный им довольно фантастический проект стремительно уходит в историю, становясь содержанием университетских учебников.
Одна сцена. Двадцать лет назад пользовавшийся тогда непререкаемым авторитетом Вячеслав Всеволодович Иванов на одной конференции должен был делать доклад о чем-то вроде сравнительного анализа терминов обозначения процесса дыхания у индоевропейцев и американских индейцев. Публика собралась самая светская, как тогда было принято на таких мероприятиях: семиотики, переделкинские писатели, диссиденты, психологи, жены, подруги, известные, но еще не занятые светские красавицы, знатные грузинские дамы и молодые физики из отделов общей теории исследования космоса и проблем контактов с инопланетными цивилизациями. Вячеслав Всеволодович как всегда грациозно встал за кафедру, склонив голову, несколько плутовски посмотрел в зал, пошуршал одним листочком с тезисами своего доклада и сказал, что у него есть нечто гораздо более интересное, чем проблемы терминов дыхания у индейцев и индоевропейцев. Стало настолько тихо, что был отчетливо слышен шелест бобин магнитофона "Яуза", на который уже осознавший свое историческое значение Вячеслав Всеволодович записывал тогда все свои выступления. Ибо что же, что же может быть интереснее, чем обозначение терминов дыхания у индейцев и индоевропейцев? "Нэ тамитэ! — воскликнула не выдержавшая напряжения красавица грузинская княжна-аспирантка, впоследствии заметный деятель в администрации Гамсахурдиа.— Щщто???" — "Умберто Эко написал роман!" — произнес Вячеслав Всеволодович. "Вах!!!"
После этого он сорок минут пересказывал содержание "Имени Розы". Он, надо сказать, читал по диагонали, в переводе на английский, видимо, непосредственно по дороге на конференцию, многое упустил, а конец дочитать не успел и поэтому придумал сам (все кончалось гораздо лучше, полной победой Вильгельма Баскервильского, а сходство главного героя с Шерлоком Холмсом навело докладчика на мысль, что это первый роман из серии и теперь будут другие романы, повести и рассказы про Вильгельма). И тем не менее это было одно из самых успешных его выступлений. Именно что "вах!!!". Женщины плакали, размазывая от чувств тушь с ресниц. Видные семиотики горделиво расправляли плечи в смысле "наш-то, наш!".
Умберто Эко выступил необыкновенно вовремя. Это был момент, когда ученые-гуманитарии достигли совершенно сверхъестественного авторитета. В России в узких кругах имена Лотмана и Аверинцева (или Иванова и Топорова) котировались прямо-таки как имена Толстого с Достоевским веком раньше. Проблем было две. С одной стороны, к 82-му году семиотику уже накрыл кризис гуманитарных наук, начисто разрушивший всякие представления о ценности всяких "-логий" через десять лет. Его не было видно снаружи, но изнутри он уже чувствовался — и в России, и в Италии. С другой — при всей фантастичности авторитета гуманитарных ученых содержание их ученых штудий, будь то индоевропейцы с их привычками и непривычками или же начисто вымершие балты, было все-таки не вполне понятно их почитателям: ни грузинским красавицам, ни светским дамам, ни переделкинским писателям, ни даже специалистам по контактам с инопланетянами. А тут — ну боже мой! Как все понятно, как интересно, как завлекательно. Детектив, настоящий детектив. "Как говорила мне Ахматова, ночь с детективом — это прекрасно. Естественно, она имела в виду книгу, а не человека",— закончил Вячеслав Всеволодович под громовые рукоплескания.
Тогда всем показалось, что это блестящий выход. Итальянцам чуть раньше, нам чуть позже, но путь был один и тот же. Гуманитарные науки, так гордившиеся своим родством с естественными, вдруг срочно переключились на эссе, романы, рассказы и даже "виньетки", как назвал свои произведения другой видный российский семиотик — Александр Жолковский. Это была тотальная переориентации научной парадигмы. Наука растворилась как дым, вместо нее появилась литература. Пионером тут был Умберто Эко.
Срочно перечитав в связи с вручением премии "Имя Розы", я прямо-таки поразился тому, до чего же занудным и устаревшим выглядит этот текст. Манерное втыкание экзотических сведений по истории итальянских Средних веков в вялый детективный сюжет с бессмысленным наездом на Хорхе Луиса Борхеса. Совсем неинтересно. И просто поразительно, как же пересказ этого вычурного произведения мог когда-то произвести эффект взорвавшейся бомбы, путеводной звезды, открывшей нам какие-то новые горизонты.
Эпоха такой литературы, литературы ученых, играющих интертекстами, уходит вместе с постмодерном. "Маятник Фуко" слабее "Имени Розы", "Остров накануне" слабее "Маятника Фуко". Австрийская премия — это симптом, это значит, что если эпоха еще не кончилась, то кончится завтра. И это чрезвычайно неприятно. Неприятно потому, что ученики этих ученых, семиотиков, на склоне лет бросившихся в литературу, поголовно стали критиками и пишут эссе по газетам. И если эта эпоха заканчивается, что с ними, спрашивается, будет? Оставалось обратиться к австрийским властям с просьбой присуждение премии отменить или отложить хотя бы еще лет на десять. А если уж это невозможно, предложить Умберто Эко отказаться от премии. В знак, скажем, протеста против политики Австро-Венгрии в отношении Северной Италии в конце позапрошлого столетия. Но теперь уж поздно.