юбилей
Исполнилось 200 лет со дня рождения Александра Дюма, создателя и классика бульварной литературы. Россия оценила его лишь при советской власти, считает ЛЕВ Ъ-ЛУРЬЕ.Александр Дюма-старший родился в эпоху Директории, пережил Империю, Реставрацию, Луи Филиппа, Вторую республику, Вторую империю и умер в декабре 1870-го — при самом начале Третьей республики. Он не поссорился ни с одной властью, был феноменально плодовит (его полное собрание сочинений из 647 романов и пьес должно было бы составить чуть ли не 1200 томов), перебрал 500 любовниц, многажды богател и разорялся. Его современники во Франции — Гюго, Жорж Санд, Стендаль, Мериме, Бальзак, Флобер. Русская литература прошла за это время путь от Карамзина и Державина до "Преступления и наказания" и "Войны и мира".
Отзывы о нем русских классиков без исключения презрительные. Некрасов: "провожу время решительно как скотина, читаю последний роман Дюма"; Герцен: "классические декорации с риторической опухолью"; Алексей К. Толстой: "берет не качеством, а количеством"; Чехов: "первая часть, пока граф небогат, очень интересна и сделана хорошо, вторая же, за малыми исключениями, невыносима, ибо в ней Монте-Кристо делает и творит одни только высокопарные глупости". В "большой" русской литературе у Дюма не нашлось ни поклонников, ни подражателей. Как писал Тургенев: "Романы 'а la Dumas' с количеством томов ad libitum у нас существуют, точно; но читатель нам позволит обойти их молчанием. Теперь у нас хоть и продолжают читать Дюма — но только в высшем обществе и, разумеется, в оригинале — а на русский язык его более не переводят".
Время Дюма в России XIX века не пришло по причинам экономическим и идеологическим. Дюма создал по-своему технологичное производство, эдакую рассеянную мануфактуру. Для большинства своих сочинений он создавал только expose — общую сюжетно-фабульную структуру, затем разные бригады исполнителей одновременно работали над несколькими пьесами и романами. Раскрученный к тому времени брэнд "Александр Дюма" делал коллективную продукцию его мануфактуры вполне конкурентоспособной. Такая торговля литературной продукцией прямо с конвейера, хорошо известная нам теперь по деятельности Незнанского, Константинова, Семеновой и т. д., предполагает ее массовый характер: тираж должен раскупаться и приносить прибыль. Во Франции к тому времени потребителей исторических романов было достаточно — имелся многочисленный средний класс, грамотный и платежеспособный. В России же настоящие предпосылки для появления массовой литературы появились лет на 70 позже. В викторианскую эпоху русская аристократия читала по-французски, и то скорее не Дюма, а Поль де Кока (Николай I, скажем, считал Дюма писателем бесполезным и пустым); разночинцы искали от русской и переводной словесности решения мировых проблем и из французов решительно предпочитали Бальзака, Жорж Санд, Гюго, а потом Золя и Анатоля Франса. Что же касается грамотного крестьянина — он читал на завалинке односельчанам сытинское повествование из лубочной "Битвы черкесов с кабардинцами".
К тому же идеология Дюма совершенно не соответствовала "народолюбию" русской литературы. У нас Д`Артаньян, пользующийся прелестями мадам Бонасье, потому что он — дворянин, а господин Бонасье — мелкий лавочник, понят быть не мог. Все эти Атосы и Арамисы — бездельные баре, сражающиеся за непонятные идеалы и прожигающие жизнь, в русской литературе — или законченные мерзавцы, или амбивалентные периферийные герои (пушкинский Зуров, толстовский Турбин). Да и допетровская Русь не могла вызвать таких романтически-феодальных сюжетов, как Франция эпохи Варфоломеевской ночи и Фронды.
Ну а к тому времени, когда даже Настя из "На дне" читала "Роковую любовь", "где незабвенный друг Рауль приходит ночью в сад в беседку, дрожит весь, белый, как мел, а в руках у него револьвер", Дюма давно был вытеснен в детскую литературу, где соседствовал с Конан Дойлом и Буссенаром.
Любовь к Дюма в России пришла в советское время. Ее предвозвестником стал Максим Горький, прочитавший "Трех мушкетеров" в своем исполненном свинцовых мерзостей жизни детстве. Западник и романтик, человек небольшого вкуса, он полагал бесстрашие и жизнелюбие мушкетеров короля отличным воспитательным средством в борьбе с российской расхлябанностью и бездельем. У Горького обаятельный бандит всегда лучше добродетельного мещанина. Благодаря авторитету Алексея Максимовича Дюма в СССР печатали. И для серой советской жизни его яркий и неправильный мир был особенно манящ. Не случайно Дюма был так популярен в тюрьмах. Им зачитываются ригористические зэки-инженеры "В круге первом" Солженицына, за "Графом Монте-Кристо", судя по лагерным письмам Юлия Даниэля, выстраивалась очередь на политзонах Потьмы.
Французские и советские экранизации Дюма, особенно "Монте-Кристо" с Жаном Маре, "Три мушкетера" с Михаилом Боярским, макулатурная "Королева Марго" — все это бралось с боем. Валентин Пикуль — рецепция Дюма на позднесоветской почве, "Гардемарины, вперед" — пастиш "Трех мушкетеров". Персонажи Дюма — всегда что-то среднее между героями и уголовниками, а постепенно в общественных настроениях советский закон и порядок сменялись российскими понятиями. И покои Монте-Кристо не различимы с домом "нового русского". "Вся комната его была обтянута турецким шелком, затканным золотыми цветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешано арабское оружие в золотых ножнах, с рукоятками, усыпанными драгоценными камнями; с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги утопали по щиколотку в турецком ковре".
Когда-то Дюма после пребывания в России (где к нему, надо сказать, отнеслись довольно иронически) говорил: "Русские читают только меня! Это делает честь их вкусу: они меня судят так, как потомки будут судить меня только через пятьсот или шестьсот лет". Тогда эти слова были проявлением наивного самообожания. Теперь они — почти правда.