В своем моноспектакле "887" режиссер Робер Лепаж выходит на сцену, чтобы вернуться в детство, которое оказывается миром волшебных игрушек, воображаемых людей, сложных трюков — и простых историй
Фото: Eric Labbe
Фото: Eric Labbe
Искусство ХХ века так долго и последовательно боролось с иллюзиями любого рода, что мастеров театральной феерии осталось считанное на пальцах одной руки число. Канадец Робер Лепаж — главный в мире специалист по организации встреч самого нового с самым старым: новейшей техники и первобытной любви к чудесам. Именно Лепажу в значительной мере принадлежит заслуга возвращения чуда как такового в арсенал серьезного искусства: никто другой не сумел так убедительно доказать, что современный волшебник — художник, а не клоун.
Для этого понадобилось 30 лет, опыт работы в кино, опыт работы в Цирке дю Солей и несколько эпических постановочных феерий. Главные среди которых — девятичасовой международный гастрольный шлягер "Lipsynch" и тетралогия "Кольцо нибелунга" в Метрополитен-опере, где сложнейшая проекционная техника чуть ли не в первый раз оказалась нужна для того, чтобы осуществить все фактурное безумие вагнеровских ремарок, а не для того, чтобы его как-то перехитрить.
Фото: Eric Labbe
Феерия "887" — автобиографический спектакль о детстве — зрелище и волшебство совсем особого свойства.
"887" (это номер дома, в котором жила семья Лепажа на авеню Мюррей в Квебеке) отличается не только от грандиозных шоу, но и от других моноспектаклей Лепажа тем, что мир здесь едва ли не впервые оказывается меньше человека. Самая камерная и самая личная феерия Лепажа происходит в мире детства, увиденном глазами взрослого.
Коробочка, в которой до поры до времени спрятан спектакль, поворачивается в разные стороны, открывая то одну, то другую сцену. Игрушечный дом — но с движущимися фигурами в окнах, с отсветом от работающих телевизоров на потолках и даже с выбегающей на кукольный балкон кукольной собакой. Игрушечная машинка катится по столу и становится частью живой видеопроекции. В миниатюрной спальне на экране-простыне живет детский силуэт — рассказчик разговаривает, играет и ссорится с ним, пока простыня не отдергивается: за нею ничего нет. Взрослый человек, погрузившись в детство, думает, что разговаривает с тенями, а оказывается — с пустотой.
Фото: Eric Labbe
Здесь рулит разноцветная фантазия, которая наполняет каждый эпизод трюками и метаморфозами. Но главный-то все равно рассказчик. Он уверенно, даже небрежно управляет обаятельным и сентиментальным миром миниатюрных вещей и воображаемых людей. Робер Лепаж появляется на сцене почти незаметно — человек среднего роста, среднего возраста, средне одетый, негромко говорящий. Таким он и останется на всем протяжении спектакля — и это, пожалуй, самый главный волшебный трюк в "887". Сцена — ящик с игрушками, в который Лепаж превратил свое детство. Но сам режиссер, вытаскивающий из этого ящика то одну, то другую историю,— не ребенок, не успевший наиграться, а демиург, распорядитель церемонии. Смысл у всех метаморфоз и трюков появляется только потому, что этот не очень выразительный и совсем не громкий человек без остановки рассказывает. О тех, кто жил в пресловутом доме, о том, как его не взяли в платную школу, о том, как он не смог выучить наизусть три страницы текста, о том, как Квебек боролся за независимость, о том, как умерла бабушка, а отец оплакивал ее, сидя в своей машине,— и еще о десятке важных и неважных вещей. В отличие от своих прошлых моноспектаклей, в "887" Лепаж только рассказывает, а не играет, и уж тем более не перевоплощается. Играет и перевоплощается мир памяти, который ему подчинен.
Но чем ярче и живее мир детских воспоминаний, чем интереснее метаморфозы, тем более одиноким выглядит управляющий им на сцене человек. Так действительно бывает в детстве — чем больше у тебя игрушек, тем меньше вокруг тебя людей.
Театр наций (Основная сцена), 4, 5, 6, 7 июля, 19.00