Шекспира сыграли в ящиках

Фестиваль театр

Основатель британской труппы Cheek by Jowl Деклан Доннеллан, крупнейший британский режиссер, без чьих спектаклей не обходился почти ни один Чеховский, изрядно обрусел под влиянием фестиваля, много раз приглашавшего его ставить с русскими актерами Шекспира, Чехова и даже "наше все" — пушкинского "Бориса Годунова". Самый первый свой спектакль в России Доннеллан выпустил еще в 1997-м с артистами Льва Додина и его МДТ — и это была "Зимняя сказка". Ее режиссер, поставивший, кажется, всего Шекспира, называет одной из своих любимых пьес. Позднее сочинение Барда, в котором тот как будто нарочно шел против логики, географии (перенес Богемию на берег моря, а дельфийского оракула поселил на острове) и единства действия (в пересказе "Зимняя сказка" напоминает мексиканский сериал), по словам Доннеллана, всегда вдохновляло его своей свободной композицией.

Кажется, у того, прежнего спектакля, поставленного с учетом масштаба корифеев МДТ (сицилийского короля Леонта, например, играл Петр Семак), очень мало общего с нынешним спектаклем, сделанным с английской труппой. Кроме фирменного режиссерского вкуса, такта и полной свободы, не переходящей в хаос. Единственное, что, как помнится, унаследовал нынешний спектакль от прежнего,— странные "стоп-кадры", во время которых Леонт (теперь уже в исполнении Орландо Джеймса) превращает жену Гермиону (Натали Рэдмол-Квирк) и короля Богемии Поликсена (Эдвард Сэйер) в марионеток — и в бешенстве бросает их в объятия друг друга. Так измученный ревностью король упивается своим могуществом, не замечая, что сам стал игрушкой в руках слепой ревности.

Впрочем, спектакль начинается вполне беззаботно. По практически пустой сцене (давний соратник режиссера, художник Ник Ормерод, продолжает исследовать возможности пустого пространства) бегают два взрослых парня в джинсах, пытаясь вырвать друг у друга чемодан. Крепкий блондин Леонт берет верх над худощавым брюнетом Поликсеном: когда-то они росли вместе, и теперь король Сицилии уговаривает владыку Богемии погостить у него подольше. Тревога нагнетается не сразу: сперва фантазия Леонта превращает его беременную жену в куклу — и он некрасиво толкает ее к другу. Потом вдруг замечаешь, что вся немногочисленная обстановка — сколоченные из белых досок ящики, на которых сидят актеры, и такой же белый ящик-павильон у них за спиной — напоминает контейнеры, в которых перевозят груз-200. Да и мальчик — сын Леонта — вдруг принимается истошно кричать, хотя отец еще не заточил мать, а ни в чем не повинный Поликсен еще не отплыл в Богемию, чтоб избежать расправы. Забегая вперед, скажу, что едва Леонт посмеет не поверить Дельфийскому оракулу и предаст жену суду, стена ящика за его спиной с грохотом отпадет — за ней, окутанный ярчайшим светом, окажется постамент с его только что умершим сыном. Ящик заколотят, в следующий миг он превратится в корабль. На нем плывет вельможа, отправленный безжалостным Леонтом в Богемский лес — бросить в нем новорожденную дочь Гермионы, которую отец считает прижитой от греха. На стены того же ящика проецируется видео — лица героев, искаженные болью. А потом, в сценах праздника богемских крестьян (спасенную девочку назовут Утратой и ее воспитает Пастух), по ним побегут веселые тени танцующих. Пейзане носят современное дискотечное тряпье и танцуют под предводительством уличного певца (у Шекспира персонаж назван Бродягой Автоликом, в программке — Воришкой) — обаятельный Райан Дональдсон выбегает на сцену из зала, заговаривает со зрителями, на миг превращая происходящее в интерактивное шоу. Актеры, как всегда у Доннеллана, существующие в брехтовской, чуть отстраненной реальности, исполняют по несколько ролей, и у них отлично получается быть одновременно и современными, и шекспировскими, играть без нажима и оправдывать даже самые невероятные события пьесы — вроде оживания статуи умершей от горя Гермионы, вернувшейся к Леонту 16 лет спустя.

Счастливая развязка не мешает весьма мрачному высказыванию режиссера о пресловутой европейской цивилизованности. В одной из финальных сцен Воришка оказывается пограничником — у прибывших на Сицилию Пастуха и его сына он требует кучу каких-то справок с дурацкими названиями. Документов не хватает, он все же пропускает пришельцев, успев так ловко избить сына, что ничего не заметивший отец его еще и благодарит. По Доннеллану, мир с шекспировских времен стал жесточе и опасней.

На это он лишь намекает, обходясь без жирных красок, с годами не утратив азарта, но приобретя то виртуозное мастерство, что позволяет ему постепенно погружать финал запутанной, шумной истории почти в полную тишину и статику. В этой наэлектризованной тишине в зале впервые никто не кашляет и, похоже, боится пошевелиться.

Многолетняя ошибка исправлена, близкие заново обрели друг друга. И тут Доннеллан вспоминает свой давний спектакль в МДТ — на сцену, как и тогда, выходит мальчик: сын Леонта и Гермионы так и остался ребенком, но страшно рад примирению родителей и хочет их обнять. Но, как и прежде, персонаж по имени Время крепко берет его за руку и уводит в темноту.