4 июля Ъ уже сообщал о смелой идее Большого театра поставить "Бориса Годунова" в стенах Святогорского монастыря. Канал "Культура" провел трансляцию спектакля. Обозреватель Ъ ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ наблюдала за действом вживую.
Спектакль Большого театра приурочен к началу празднований 1100-летия Пскова. Постановкой дебютирует акция "Век Дягилева", осуществленная Российским государственным театральным агентством Давида Смелянского при поддержке Министерства культуры РФ, Альфа-банка и администрации Псковской области.Играть "Годунова" в двадцати метрах от могилы Пушкина, в трех верстах от знаменитого Михайловского, где он сочинял эту трагедию, в получасе езды от деревни Литово (где, прямо по тексту, каждый к литовской границе путь знает) и в трех-четырех часах от музея Мусоргского (есть указатель на Московско-Рижской трассе) — затея вполне современная. Зачаровывает она, так сказать, "гением места", причем не одним, а сразу двумя: Пушкиным и Мусоргским. Раскрутить это можно и по-русски щедро, а при желании и с европейским шиком.
Об этом открыто говорили московские гости, прежде всего инициатор проекта Давид Смелянский (замахнулся аж на идею оперного фестиваля в здешних краях), и чуть более робко — представители псковской администрации, рекламировавшие выгодное положение региона: "Да ведь до нас от Стокгольма ближе, чем от Москвы". Такой ненавязчивый афронт столицам с нормальным желанием хоть как-то переплюнуть зажравшиеся мегаполисы: там, мол, деньги, а у нас границы рядом. Хотим вот — и оперу даем, а захотим — и фестиваль потянем.
Но одна закавыка все же мешала соитию актуальной на Псковщине "народной драмы" Мусоргского с местным ландшафтом: целый ряд событий оперы проистекает в Москве, а Пскову-то обидно. Художник выездной версии Вячеслав Ефимов заменил все московско-кремлевское обобщенным образом Псковщины, создав в итоге сувенирную выездную версию старого московского спектакля 1948 года. Взгляды публики, чьи места располагались на помосте, настеленном поверх пешего променада, упирались в декорацию белокаменной стены с деревянной башенкой-шатром. Вид, вдохновленный архитектурой древнего Пскова, надо признать, "успокоил" вертикальный взлет святогорского холма с монастырскими куполами на макушке. Когда в сцене коронования оттуда понесся звон церковных колоколов, только небольшая часть публики набожно закрестилась. Другие же — просто радовались, как радовались бы первомайской демонстрации.
Спектакль, начавшийся когда было еще светло, походил, как и все подобные мероприятия, на вяловато срежиссированный концерт в костюмах. Декорация новая. Кафтаны старые. Из динамиков в паузах — шипение, как из радиоточки. Микрофоны в петличках артистов плывут по уровню: после отменного Пимена (Александр Науменко) косноязычный Борис (Владимир Маторин) заваливался еще и по звуку. Коронование, балет Польского акта (заметно расшевеливший супругу псковского губернатора), народная сцена под Кромами и, наконец, сцена смерти царя — все шло на фоне белокаменной стены. Надоедало. Правда, с приходом ночи стену стали подсвечивать грязно-розовым прожектором, и тогда скука сменилась чем-то совсем безнадежным. VIP-соседка, сидевшая впереди меня, пошла есть шашлык. Выходить ей было стыдно: мощные лампы, направленные на публику, все время заставляли людей ощущать на себе нескромный взгляд телекамер.
Поэтому, боюсь, мало кто понял, как хорошо играл оркестр Александра Ведерникова, вот только состаренный дурацким усилением до сходства с доисторическими фондовыми записями. И мало кто вник, какой марш-бросок — скорее всего, в объезд холма на машине — пришлось делать царю Борису, после диалога с дочерью Ксенией удалившемуся внутрь сцены, а на хор "Хлеба, хлеба дай голодным" выходившему уже слева, со стороны балюстрады. На этом, собственно, интересное кончается. В остатке то, что мы и так хорошо знаем: поющий вне правил русского языка господин Маторин (Борис Годунов); тупое, как зубная боль, голошение Нины Терентьевой (Марина Мнишек); и наугад — то в ноты, то мимо — хор. Одним словом, "народная драма" народных артистов Большого, которым монастырь самое место.