О том, как изменилось место философии в нынешних условиях, что оскорбительно для человеческого разума в современной политической практике, как определить уровень демократичности общества и каковы границы личности — в интервью АБДУСАЛАМА ГУСЕЙНОВА, доктора философских наук, профессора, действительного члена РАН, научного руководителя Института философии РАН.
Философия соединяет в себе установку на истину с ценностным отношением к миру
Фото: Дмитрий Духанин, Коммерсантъ
— Философия, некогда царица наук, сейчас как-то находится на периферии общественного и научного интереса, и хотя часто употребляется словосочетание "философский вопрос", обычно к философии он отношения не имеет. Скажите, как-то изменились задачи философии в современности? И каково отношение к философии РАН и научных чиновников?
— Когда философия считалась царицей наук, она включала в себя за небольшим исключением все области фундаментального знания. К примеру, в Московском университете при его создании было три факультета: медицинский, юридический и философский; философский был начальным, на нем проходили подготовку все студенты и получали знания по основным научным дисциплинам, в том числе по физике, математике и др. Основное сочинение Ньютона называлось "Математические начала натуральной философии". Гуманитарное знание именовалось моральной философией. Величайший философ античности Аристотель, 2400-летний юбилей которого мы праздновали в прошлом году, был родоначальником многих наук, от логики до метеорологии. И позже философы во многих случаях были также выдающимися учеными, как, например, Декарт, Лейбниц, Ломоносов. У философов прошлого была привычка высказываться (часто умозрительно и наивно) по самым разнообразным вопросам, они как бы чувствовали себя ответственными за познание мира в целом.
В современных условиях место философии в системе наук изменилось. Например, в том же Московском университете сейчас более 40 факультетов, и философский — один из них, в общем ряду. Самосознание философии тоже изменилось. Ее не считают царицей наук, да и сама она на эту роль не претендует. У Рассела есть хорошее образное выражение: он называет философию ничейной землей между наукой и теологией. Разумеется, провести пограничные линии между ею и соседями с обеих сторон не очень просто, но именно они во многом определяют собственный предмет философии. Наука ориентирована на познание мира в том виде, в каком он существует сам по себе, независимо от человека, на объективное исследование, свободное от оценочных суждений. Теологический подход к миру является сугубо оценочным. Философия соединяет в себе установку на истину с ценностным отношением к миру: она нацелена на создание такого образа мира, в котором нашлось бы место человеку, обладающему умом и сердцем, познающему и оценивающему этот мир. Говоря по-другому, философ хочет в мире и через мир понять самого себя, в нем исследовательская страсть ученого соединена с человеческим стремлением к совершенной жизни. Сегодняшняя проблема философии состоит в том, что она, на мой взгляд, не может предложить людям, обществу такое соединение знания и ценностей, а соответственно, и такую формулу осмысленного человеческого существования, которые соответствовали бы духу времени. В самом деле, как были возможны и что значат в философском осмыслении чудовищные преступления (мировые войны, геноциды, массовые истребления людей) последнего столетия, совершаемые под личиной цивилизации и во всеоружии ее достижений? А как понять, в какое понимание бытия и человека уложить тот поразительный факт, что колоссальные достижения наук и технологий идут рука об руку с ростом разного рода невежества и мракобесия?
Что касается отношения начальников разных к философии, оно, как обычно, двоякое. И без начальников нельзя. И с ними не сладко. С одной стороны, они, институционально поддерживая наше существование, не вмешиваются в нашу исследовательскую работу, доверяя нам самим запутываться в своих проблемах. Это хорошо. С другой стороны, они стремятся опутать нашу профессиональную деятельность формальными критериями и требованиями, которые якобы должны удостоверять качество нашей работы, а на самом деле часто отрицательно влияют на качество философского труда, в любом случае имеют к нему самое отдаленное отношение. Это плохо.
— Велик ли интерес к философии молодых людей — например, в сравнении с советской эпохой, когда интерес к ней носил не в последнюю очередь конъюнктурный характер? И расскажите, пожалуйста, вашу антиконъюнктурную историю - о "силлогизме Гусейнова".
— Наш институт не может (насколько я знаю, и философские факультеты не могут) пожаловаться на отсутствие интереса со стороны молодых людей. Их мотивы — они, конечно, ни в коей мере не являются конъюнктурными. Да и в советские годы они не были таковыми. К философии все-таки тянутся люди, имеющие к этому склонность и интересы. Ведь положение философии — и философов — в современном мире и у нас в России такое, что она не может предложить молодым людям ничего, кроме самой себя. Молодые люди сегодня отличаются лучшим знанием иностранных языков, что для успешной работы в области философии критически важно, и они более индивидуалистичны в поведении.
Что касается "силлогизма", его вспомнил мой однокурсник, позже профессор МГИМО Михаил Полищук, сам я даже забыл про него. Он интересен только как свидетельство нашей студенческой вольницы в период хрущевской оттепели. Ситуация разворачивается на семинаре по логике. Я встаю и произношу приблизительно такую речь: "Никита Сергеевич Хрущев заявил, что в Советском Союзе нет политических заключенных. Недавно же на историческом факультете была арестована группа за антисоветскую пропаганду. Скажите, пожалуйста, какой вывод можно сделать, если утверждение Хрущева считать общей посылкой, а факт ареста группы — частной?" Преподаватель не поддается на эту "провокацию" и спрашивает: "А вы как думаете?". И в ответ получает: "Я думаю, что Никите Сергеевичу об этом случае не доложили".
— Спор в российском обществе о либеральной или консервативной идее, в котором, кажется, либеральная идея проигрывает,— в сущности, философский спор. Как бы вы описали позиции в этом споре?
— На самом деле, вопросы о том, что в сегодняшней России представляют собой консервативные и либеральные идеи, насколько они консервативны и либеральны, кто персонифицирует их, кто кого из них побеждает и т. п., требуют специального политологического и социологического анализа. Как человек, интересующийся общественной ситуацией в стране, я мог бы что-то сказать об этом, но это было бы не более чем мнением. С философской же точки зрения, исходя из общих представлений, как пробивает себе дорогу истина, как часто то, что считалось истиной, оказывалось ложью, а то, что считалось ложью,— истиной, а также учитывая кровавый путь идейного развития в России, могу сказать только одно: кто бы в этом споре ни одержал верх, пусть эта победа будет относительной. Пусть спор останется в идейном поле и пусть никто из спорящих сторон не мнит, будто он уполномочен говорить от имени истины, от имени России и истории.
Пожалуй, еще одно замечание уместно сделать. Сейчас "консерваторы" любят обвинять "либералов" в антипатриотизме. В советские годы тех, кто критиковал существующие порядки, тоже считали "предателями", "пятой колонной", выселяли из страны. Позже, когда рухнул социальный строй и развалилось государство, многие из прежних критиков оказались защитниками советской системы ценностей. Александр Александрович Зиновьев, наш выдающийся мыслитель — самый яркий тому пример. Те же, кто бежал впереди всех с красными флагами, начиная с партийного верха, быстро поменяли одежды и опять оказались впереди, теперь уже со свечками в руках.
Как понять, в какое понимание бытия и человека уложить тот поразительный факт, что колоссальные достижения наук и технологий идут рука об руку с ростом разного рода невежества и мракобесия?
Фото: Дмитрий Духанин, Коммерсантъ
— Другой, не менее современный важный общественный спор, и не только в России — об обществе благоденствия. Если заострять проблему, ее можно сформулировать так: допустимо ли, чтобы убийца Брейвик жил так хорошо в тюрьме, в то время как половина человечества просто голодает? И здесь же, наверное, надо спросить о философском смысле мощной волны миграции, которая нахлынула на Европу — или это другая этическая проблема?
— У вас в трех предложениях заключено как минимум четыре разные проблемы. Общество благоденствия — речь, видимо, идет о так называемом обществе всеобщего благосостояния, особой форме (стадии) в эволюции капитализма, когда государство берет на себя определенные социальные обязательства в области здравоохранения, образования, помощи старикам, инвалидам и т. д. Конечно, оно лучше, чем дикий капитализм, но все равно сохраняет все его коренные недостатки. Материальное благополучие — первое, что необходимо человеку, но отнюдь не единственное и не главное. Увы, у нас еще не гарантирован и этот первый минимальный уровень человеческого развития.
Убийца Брейвик в тюрьме — а где еще быть убийцам?! Хорошо бы их всех ссылать на какой-нибудь изолированный остров. Видимо, обществу важно изолировать их внутри себя и каждому государству содержать их в своей тюрьме, поддерживая и оправдывая тем самым и свое существование и существование своих тюрем. Между прочим, были философы, в частности П.А. Кропоткин, которые доказывали, что деструктивное воздействие тюрем на нравственное состояние общества сильнее, чем польза от них, если она вообще существует. Конечно, нас смущает и возмущает, что патологический убийца живет в тюрьме комфортно. Но ведь смысл тюрьмы — лишение свободы, а не чего-то другого.
Комфортная тюрьма для убийцы, говорите вы, оскорбительна на фоне голодного существования половины человечества. Конечно. На этом фоне еще более оскорбительны дворцы и яхты миллиардеров, голливудская роскошь, ненасытное потребительство стран "золотого миллиарда" и многое-многое в таком же роде. Вообще само отсутствие в современной политической практике идеи социальной и человеческой справедливости во всемирном масштабе является оскорбительным для человеческого разума.
Философский смысл миграции? Современная миграция — конкретное явление, прямо порожденное идущими в мире противоречивыми процессами глобализации и борьбы государств и народов за доминирование в мире. Если говорить о философском аспекте возникающих в связи с этим коллизий и о позиции многих видных современных философов, высказывающихся по этому вопросу, то здесь важен, прежде всего, следующий момент. Философия, хотя и имеет национальную специфику, тем не менее является в основе своей космополитичной формой культуры. Она в целом всегда высоко ценила автономию и самоценность личности, обращалась к человеческому разуму и говорила от его имени, внесла огромный вклад в обоснование прав человека. Положение мигранта не лишает индивида человеческих прав и достоинства. В мигранте надо не только видеть мигранта, в нем надо также уважать личность. Отношение к мигрантам в современных обществах является реальным и наиболее точным тестом, позволяющим судить об уровне демократичности общества, а одновременно с этим также о состоянии его общественной морали и гуманитарной культуры. К сожалению, в этом отношении Россия выглядит не самым лучшим образом.
— Еще этический момент — о границах личности. Когда хирурги начали пересаживать сердце, этот вопрос возникал, но носил несколько химерический характер. Сейчас, когда человеку уже пересаживают чужое лицо и на повестке дня — пересадка головы, нельзя не спросить, не новая ли это личность? И как в этих новых евгенических координатах выглядит эвтаназия?
— Невероятные, все более расширяющиеся возможности по изменению человеческого тела (проникновение в генетическую программу, пересадка органов и др.) ставят много острых философски нагруженных вопросов. Речь идет не только о первом видимом слое, как, например, этические ограничения экспериментов на людях. По-новому высвечивается проблема души и тела или, как вы формулируете, проблема личности. Становится ясно: тело, будучи естественным базисом, предпосылкой интеллектуального и духовного развития человека, становится результатом этого развития; тело не ограничено собственно природной субстанцией, оно получает продолжение в научных технологиях и социальной инфраструктуре. Меняется само понимание человека, более выпукло и конкретно обнажается тот принципиальный факт, что человек развивается по программам, которые он сам себе задает; теперь он может в известной мере задавать себе и собственную телесность. В самом общем виде, если оставить в стороне возможные ошибки и злоупотребления, на выражаемую вами обеспокоенность можно было бы ответить так: манипуляции с телесностью не могут изменить самотождественность личности, ее идентичность, поскольку они осуществляются самой личностью и в ее собственных целях. А то, что личность может обрести новые качества, расширить свои возможности и т. д., то такого рода изменения как раз составляют саму суть личности. Я бы сказал, что рост возможностей манипуляции с телом создает много проблем и ставит много новых вопросов, но они не отменяют старой фундаментальной истины, согласно которой главное в личности — не животное тело, а человеческая душа.
Вы упомянули такую вещь, как пересадка головы. Об этом я совсем не готов говорить. Пока это у меня в голове не укладывается.
Эвтаназия? Мне кажется, в этом вопросе не может быть общих норм и решений. Способ ухода из жизни — это часть самой жизни. И вопрос о допустимости эвтаназии должен решаться сугубо персонально и самим индивидом, которого это касается. Если вообще формулировать какую-то обобщенную точку зрения на эвтаназию, то ее типологически можно было бы отнести к самоубийству. Очевидно: самоубийство плохо, и надо всячески стремиться к тому, чтобы его не было среди людей. Но кто возьмется осудить тех, кто пошел на это?!
— Современное состояние философии сознания — в условиях, когда мир стремительно виртуализируется,— каково оно? И тут же не могу не спросить о том, как, по-вашему, соотносится сейчас искусственный и естественный интеллект?
— И в данном случае должен отметить, что вопрос о современном состоянии проблемы сознания, а также об искусственном интеллекте — это вопросы, которые, хотя и остаются в пределах философских интересов и дискуссий, тем не менее в этих пределах являются специальными, и я бы воздержался судить об этом. Что касается принципиальной возможности создания искусственного интеллекта и моделирования сознания, то, на мой взгляд, надо иметь в виду, что человеческое мышление имеет как минимум два уровня (аспекта, формы), которые в философии традиционно по большей части было принято обозначать как разум и рассудок: разум соразмерен миру, нацелен на, как говорили древние, чистое созерцание, познание первых принципов, пределов мышления и действия, рассудок осуществляет упорядочивающую, систематизирующую работу в рамках конечных определений. Все, что находится в компетенции рассудка, то есть сам рассудок, может быть передано искусственной конструкции и находиться при человеке наподобие смартфонов в наших карманах.
Общий принцип в нашей жажде познания и технологических инноваций можно было бы сформулировать так: нам не надо бояться природы, нам надо бояться самих себя.
— Очень большую популярность приобрели голливудские фильмы в жанре фэнтези — об иных мирах, расах, цивилизациях, далеком будущем и пр. Такое внимание к Иному — печальная характеристика современного общества или этап естественного развития?
— Может быть, отчасти это — реакция на отсутствие социальных идеалов и утопий, превращенная форма тоски по ним? Честно говоря, я плохо знаком с этой областью кинематографа, это не мое. В фильмах данного жанра, которые я смотрел или о которых слышал, насколько я могу судить, не затрагиваются какие-то новые формы жизни. Там утрируются и в том или ином виде усиливаются наши обычные привычные отношения: сила, борьба, конкуренция. Если брать старые фильмы, например, "Туманность Андромеды",— фантастика, которая была широко известна и культивировалась в советские годы,— основой его были размышления и поиски новых форм жизни, взаимодействия между людьми — что мне кажется наиболее важным. В современных же фильмах об этом ничего нет, есть новые возможности, новая техника, супер-люди, но отношения между ними остаются теми же.
Были философы, в частности П.А. Кропоткин, которые доказывали, что деструктивное воздействие тюрем на нравственное состояние общества сильнее, чем польза от них, если она вообще существует