Фильмом модного мексиканца Альфонса Куарона (Alfonso Cuaron) "И твою маму тоже" (Y tu mama tambien, 2001 *****) открывался последний кинофестиваль "Лики любви". Теперь, когда фильм вышел на видео, понимаешь символическое значение этого, безусловно, мудрого выбора. Судите сами. С сексом на мировом экране — полный завал. Одна часть режиссеров — так сказать, интеллектуалы — непрерывно внушает зрителям мистический ужас перед сексом, зловещей пещерой, гибельной дырой, где наслаждение возможно в лучшем случае только через членовредительство, каннибализм или смерть. На другом полюсе — бесчисленные, скалькированные с худших голливудских образцов кретинические молодежные комедии об откормленных жеребцах и кобылах, празднующих первый оргазм так, словно влезли на Джомолунгму. Правда, к тому моменту, когда у них все получается, вменяемый зритель уже давно выключает видеомагнитофон, не выдержав словоблудия героев. О том, что секс — величайшее удовольствие, в принципе не такое уж и сложное, часто грустное, но вовсе не обязательно трагическое, почти никто не снимает. Кроме Куарона. "И твою маму тоже" — роуд-муви о двух милых шалопаях-старшеклассниках из хороших семей, любителях травки, которые неожиданно для самих себя отправляются в поездку на придуманный ими райский пляж в обществе испанской кузины, только что расставшейся с мужем и кажущейся парням очень взрослой. Люсия переспит по очереди с каждым из них, потом — с обоими вместе в редкой по красоте предфинальной сцене. Разговоры героев, как и должно быть в Латинской Америке, очень наперчены, но в этом нет никакого наигрыша. Треп о сексе и мастурбация дуэтом так же естественны и невинны под этим солнцем, как и ласки Люсии. Невинны в том смысле, что чувства героев — а речь именно о чувствах, а не о похоти — не испорчены чувством вины, отождествляемым с сексом. Экранное пространство очень насыщенно, фильм непредсказуем, и кажется, что сама камера так же юна и так же балдеет от неожиданностей, преподносимых жизнью, как и мальчишки. То мелькнет за окном автомобиля какая-то беготня с автоматами, и не поймешь, было или не было, то закадровый голос невозмутимо сообщает подробности из прошлой и будущей жизни персонажей, и главных, и вовсе незначительных.
"Идеальное воспитание" (Perfect Education, 2001 **) короля японской теледрамы Бена Вады (Ben Vada) повергает в полное недоумение. Понятно, что от японского кино ждешь щекочущей нервы извращенности если не "Империи чувств", то "Кинопроб", недаром же самый распространенный в японской иконографии образ — изощренно связанная обнаженная женщина. Но Вада в невозмутимой и плоской телевизионной манере сумел снять фильм, кажущийся пародией и на "Империю чувств", и на "Кинопробы", и на "Коллекционера", и на "Ночного портье", и на "Лолиту", и на все вуайерские фильмы одновременно. Если бы это действительно была пародия, это было бы еще полбеды. Но Вада снимает садо-мазо для нищих всерьез. Лысый и несимпатичный тип сорока с лишним лет притаскивает в свою квартирку связанную по рукам и ногам 18-летнюю школьницу, но вовсе не с тем, чтобы насиловать, а чтобы воспитать из нее идеальную любовницу и только потом лишить невинности. Воспитание чувств заключается в совместном поедании суси, которым пленница, впрочем, предпочитает гамбургеры. Спустя два месяца девочка созрела и ни с того ни с сего набросилась на супостата с такой страстью, что за папика стало страшно. Но тут пришли менты, спасли его и посадили. Связанная девушка красовалась и на афишах испанского фильма Алехандро Аменабара (Alejandro Amenabar) "Снафф" (Tesis, 1996 ***). Понятно, что "Снафф", в оригинале называющийся "Курсовая работа", удостоился чести быть выпущенным на видео только потому, что его создатель стал с тех пор автором разрекламированных "Других". Но простенькая, орудующая традиционным саспенсом история студентки (которая выбрала темой курсовой "Насилие в кино" и оказалась вовлеченной в расследование исчезновений своих товарок, замученных маньяком в склизких университетских подвалах) обладает присущей только испанцам угрюмой истовостью. Здесь в отличие от японской теледрамы почти ничего не видишь, но не по себе зрителю становится всерьез.
