Эдуард Лимонов. Путь к себе
Литература
Больше года скандально известный Эдичка, писатель Эдуард Лимонов, сидит в тюрьме. За это время вышли две его новые книги, готовится к печати третья. Оказавшись в "Лефортово", писатель не стал никаким символом — это просто человек, оставшийся наедине со своим прошлым и пытающийся переосмыслить свой жизненный путь. Об этом ЭДУАРД ЛИМОНОВ рассказывает в "Моей политической биографии", "Книге воды" и в эксклюзивном интервью ЛИЗЕ НОВИКОВОЙ.
— В одном из интервью Наталья Медведева сказала, что вы специально хотели попасть в тюрьму, чтобы таким образом самовыразиться. Неужели страдание для вас — необходимое условие творчества?
— Наталья Медведева сама ни дня не содержалась в тюрьме. Она говорит дичь, пусть лучше молчит... Все интеллигентские домыслы о мотивах моего поведения бесстыдны. То, что я в тюрьме, так же отвратительно, как и каторга Достоевского и ссылка Бродского. Люди плохо понимают, что следует вглядеться в свое время и понять, кто есть кто: "приличное общество" каждого времени (и 1849-го, и 1964-го) отворачивалось и от Достоевского, и от Бродского. Почему же сейчас должно быть иначе? Все как надо.
— Должен ли настоящий писатель сидеть в тюрьме?
— Нет, конечно, не должен. Тюрьма — это результат конфликта между писателем и обществом. Тюрьма — это результат экстремистской деятельности государства: когда нет аргументов, сажают в тюрьму.
— Как повели себя ваши друзья и враги, что удалось исследовать в человеческой природе? Акции в вашу пользу (например, переданные премии) — не прагматичные ли это ходы в поиске популярности?
— Я не дружил с людьми, которые предположительно перестали бы мне звонить. А проверить не могу. Что касается передачи мне премий, это сделали два искренних человека.
— Был ли отклик на "открытое письмо" Лимонова в "Литературной газете"?
— По-моему, не было. Наше общество попросту не существует. Посему ответа ожидать неоткуда. Власти реагируют. Замгенпрокурора Колмогоров и зампред Верховного суда Меркушов отправляют мой процесс в Саратов и делают его секретным.
— У Андрея Синявского были "эстетические разногласия" с властью. Могли бы вы повторить его слова в отношении к себе?
— У нас на дворе — 1870-е годы. Просвещенный абсолютизм. Почитайте историю ареста Чернышевского, о "процессе ста девяносто трех", и вы увидите, что Россия скатилась в жалкое средневековье. Вы живете при режиме полковника, нет?
— В "Книге воды" вы заявили два ориентира ваших воспоминаний — оружие и женщины. Намерены ли вы продолжать развитие этих тем, каких новых сюжетов ждать от писателя Лимонова?
— Надо ждать сюжетов тюрьмы. Что еще я вижу в настоящем? Тюрьму: суп, перловку, вареную селедку, солдат, охраняющих меня.
— В ваших произведениях много жестких и жестоких высказываний о женской природе. Можно ли сказать, что вы остались "подростком Савенко", ценящим внешнюю сторону, но нечувствительным к красоте мудрости?
— Женская природа неизменна. Но у меня появились более теплые высказывания об этой же природе.
— В Москве сейчас вышла книга сапатиста Маркоса — насколько, по вашему мнению, антиглобалистские лозунги приемлемы для России?
— НБП всегда выступала против системы. Это и есть антиглобализм. По сути, мы первая антиглобалистская партия в России.
— Следите ли вы за современным литературным процессом? Каких авторов читаете? Кто из молодых авторов мог бы претендовать на звание вашего последователя? А сами вы ориентировались на какие-нибудь образцы политических биографий и мемуаров?
— Есть коллектив "Лимонки" — авторы, воспитанные нашей газетой. Пока еще они молоды и плохо известны. Но их многие десятки.
Я прочел много умных французских и английских книг. Это пошло мне на пользу.
— Хотелось бы узнать о ваших кумирах, ориентирах в искусстве и в политике...
— Кумиры? Я многих догнал. Догнал Пазолини, Селина, Жана Жене, Мисиму. Теперь я с ними вровень. А был сзади.
Эдуард Лимонов, 1943 года рождения,— один из самых ревностных поклонников автобиографической прозы. Не изменяет этому жанру и сейчас. Включив свои произведения в серию "ЖЗЛ" (что, видимо, следует расшифровать как "Жизнь замечательного Лимонова"), писатель и последние работы, "Мою политическую биографию" и "Книгу воды", превращает в исповедь-отчет. И старый тезис ("У нас была Великая эпоха" — заголовок знаменитой трилогии), и новое утверждение ("Россия скатилась в жалкое средневековье") Лимонов вновь доказывает, демонстрируя дуалистичность природы "его, Эдички".
"А так как мои наклонности всегда были двойственны — я с ранних лет проявил себя и как Дон Жуан или Казанова, одновременно преследуя будущее солдата и революционера (ориентируясь на Бакунина и Че Гевару), то и результат получился двойственным: смесь 'Боливийского дневника' с 'Воспоминаниями Казановы'".
"К числу моих достоинств я отношу и редкостную способность, когда надо, не сопротивляться вовсе судьбе, а быть желающим. Ибо, как Ленин выражался, 'желающего судьба ведет'".
"Елена была мой военный трофей, мой захваченный город, только так я ее и рассматривал. Удовольствие от захвата городов так велико, что надо их захватывать, даже если у тебя отберут их потом".
"Сегодня в камере, где я пишу, я обнаружил настольную лампу. Это гэбэшное трогательное сооружение. В настольной лампе мне отказали дней десять назад. Однако вчера замначальника изолятора и прокурор по надзору за исполнением наказаний посетили мою камеру. И вот сегодня красавица ждала меня в камере 25".
"Новый эстетизм заключался в том, чтобы мчаться на броне бэтээра через сожженный город в окружении молодых зверюг с автоматами".
"Меня трясло и лихорадило вместе с Россией, Югославией и со всем миром. Но я крепко спал по ночам и был счастлив".
"Банальные мои коллеги никогда не могли понять, что у меня героический темперамент. Они долгое время называли меня скандалистом, приписывали мне некий тонкий расчет, подозревали меня в грехе саморекламы и тщеславия. А я до головокружения был счастлив лежать под обстрелом на горе Верещагина и чувствовать вкус дольки мандарина во рту, только что сорванного мандарина, который может оказаться последним в жизни".
— В одном из интервью Наталья Медведева сказала, что вы специально хотели попасть в тюрьму, чтобы таким образом самовыразиться. Неужели страдание для вас — необходимое условие творчества?
— Наталья Медведева сама ни дня не содержалась в тюрьме. Она говорит дичь, пусть лучше молчит... Все интеллигентские домыслы о мотивах моего поведения бесстыдны. То, что я в тюрьме, так же отвратительно, как и каторга Достоевского и ссылка Бродского. Люди плохо понимают, что следует вглядеться в свое время и понять, кто есть кто: "приличное общество" каждого времени (и 1849-го, и 1964-го) отворачивалось и от Достоевского, и от Бродского. Почему же сейчас должно быть иначе? Все как надо.
— Должен ли настоящий писатель сидеть в тюрьме?
— Нет, конечно, не должен. Тюрьма — это результат конфликта между писателем и обществом. Тюрьма — это результат экстремистской деятельности государства: когда нет аргументов, сажают в тюрьму.
— Как повели себя ваши друзья и враги, что удалось исследовать в человеческой природе? Акции в вашу пользу (например, переданные премии) — не прагматичные ли это ходы в поиске популярности?
— Я не дружил с людьми, которые предположительно перестали бы мне звонить. А проверить не могу. Что касается передачи мне премий, это сделали два искренних человека.
— Был ли отклик на "открытое письмо" Лимонова в "Литературной газете"?
— По-моему, не было. Наше общество попросту не существует. Посему ответа ожидать неоткуда. Власти реагируют. Замгенпрокурора Колмогоров и зампред Верховного суда Меркушов отправляют мой процесс в Саратов и делают его секретным.
— У Андрея Синявского были "эстетические разногласия" с властью. Могли бы вы повторить его слова в отношении к себе?
— У нас на дворе — 1870-е годы. Просвещенный абсолютизм. Почитайте историю ареста Чернышевского, о "процессе ста девяносто трех", и вы увидите, что Россия скатилась в жалкое средневековье. Вы живете при режиме полковника, нет?
— В "Книге воды" вы заявили два ориентира ваших воспоминаний — оружие и женщины. Намерены ли вы продолжать развитие этих тем, каких новых сюжетов ждать от писателя Лимонова?
— Надо ждать сюжетов тюрьмы. Что еще я вижу в настоящем? Тюрьму: суп, перловку, вареную селедку, солдат, охраняющих меня.
— В ваших произведениях много жестких и жестоких высказываний о женской природе. Можно ли сказать, что вы остались "подростком Савенко", ценящим внешнюю сторону, но нечувствительным к красоте мудрости?
— Женская природа неизменна. Но у меня появились более теплые высказывания об этой же природе.
— В Москве сейчас вышла книга сапатиста Маркоса — насколько, по вашему мнению, антиглобалистские лозунги приемлемы для России?
— НБП всегда выступала против системы. Это и есть антиглобализм. По сути, мы первая антиглобалистская партия в России.
— Следите ли вы за современным литературным процессом? Каких авторов читаете? Кто из молодых авторов мог бы претендовать на звание вашего последователя? А сами вы ориентировались на какие-нибудь образцы политических биографий и мемуаров?
— Есть коллектив "Лимонки" — авторы, воспитанные нашей газетой. Пока еще они молоды и плохо известны. Но их многие десятки.
Я прочел много умных французских и английских книг. Это пошло мне на пользу.
— Хотелось бы узнать о ваших кумирах, ориентирах в искусстве и в политике...
— Кумиры? Я многих догнал. Догнал Пазолини, Селина, Жана Жене, Мисиму. Теперь я с ними вровень. А был сзади.
Эдуард Лимонов, 1943 года рождения,— один из самых ревностных поклонников автобиографической прозы. Не изменяет этому жанру и сейчас. Включив свои произведения в серию "ЖЗЛ" (что, видимо, следует расшифровать как "Жизнь замечательного Лимонова"), писатель и последние работы, "Мою политическую биографию" и "Книгу воды", превращает в исповедь-отчет. И старый тезис ("У нас была Великая эпоха" — заголовок знаменитой трилогии), и новое утверждение ("Россия скатилась в жалкое средневековье") Лимонов вновь доказывает, демонстрируя дуалистичность природы "его, Эдички".
Самоуверенность и осознание собственной уязвимости — фирменное лимоновское сочетание. Его бесконечные приключения — от омовения ног в реке Кубани с Жириновским до неудавшихся съемок с Фанни Ардан во Франции, от джакузи в Калифорнии до бани в Лефортовской тюрьме — для него слишком драгоценны, чтобы разменивать их на fiction. В то же время созданный им образ современного "скупого рыцаря", бесконечно перебирающего в памяти яркие, блестящие и безобразные эпизоды, убедителен, даже будучи беспомощным.
Человек, всю жизнь стремившийся в ньюсмейкеры, словно не найдя понимания, решился сам строить свою вселенную — и начал с "воды". Его мнение, мнение одновременно знатока и профана, действительно стало драгоценно, будь то серьезные выводы или походя брошенные замечания: "ВДНХ — это сон пьяного кондитера", "Я заметил, что бедные нации из кожи вон лезут, чтобы одеться. Чем богаче нация, тем более ей по фонарю, что надеть". Путешествие с Лимоновым — самый эксклюзивный туристический тур лета. При этом к автору хочется обратиться с традиционным: "Нет уж, лучше вы к нам". |
 |
"Все люди, живя, ждут чуда, что с ними что-нибудь случится чудесное. Кое с кем оно и может случиться, но они отпрянут и испугаются чудесного. Что до меня, то я никогда не пропускал чудесного".
"Французы, немцы, американцы давно не энергичны. Я убеждался в этом не раз. Жизнь ушла из них. Будущее за какими-нибудь талибами, за турками, стоит лишь посмотреть, как они п...тся, за курдами, за всей этой неприятной и непонятной европейцам дикой толпой подозрительных личностей"."К числу моих достоинств я отношу и редкостную способность, когда надо, не сопротивляться вовсе судьбе, а быть желающим. Ибо, как Ленин выражался, 'желающего судьба ведет'".
"Елена была мой военный трофей, мой захваченный город, только так я ее и рассматривал. Удовольствие от захвата городов так велико, что надо их захватывать, даже если у тебя отберут их потом".
"Сегодня в камере, где я пишу, я обнаружил настольную лампу. Это гэбэшное трогательное сооружение. В настольной лампе мне отказали дней десять назад. Однако вчера замначальника изолятора и прокурор по надзору за исполнением наказаний посетили мою камеру. И вот сегодня красавица ждала меня в камере 25".
"Новый эстетизм заключался в том, чтобы мчаться на броне бэтээра через сожженный город в окружении молодых зверюг с автоматами".
"Меня трясло и лихорадило вместе с Россией, Югославией и со всем миром. Но я крепко спал по ночам и был счастлив".
"Банальные мои коллеги никогда не могли понять, что у меня героический темперамент. Они долгое время называли меня скандалистом, приписывали мне некий тонкий расчет, подозревали меня в грехе саморекламы и тщеславия. А я до головокружения был счастлив лежать под обстрелом на горе Верещагина и чувствовать вкус дольки мандарина во рту, только что сорванного мандарина, который может оказаться последним в жизни".