ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН
В Государственной Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка Михаила Филиппова "Набережная". Архитектор Филиппов предлагает реконструировать здание Третьяковки и перестроить всю Крымскую набережную. Надеяться ему не на что, считает обозреватель Ъ.Выставка занимает два зала в экспозиции новой Третьяковки уже на выходе из ХХ века, перед "Звездой Полынью" художника Максима Кантора и фотоотчетами концептуалистов из группы "Коллективные действия". В этом контексте она смотрится ненормально музейно — на белых стенах в одну линию виртуозные рисунки, будто сделанные на век раньше. Половина — карандашные, половина — акварели. Примерно пополам делится экспозиция и по жанру: половина — проекты, половина — графика с натуры, Венеция и Петербург. Проектов три, все они посвящены набережным. "Третий Рим", созданный еще в 1989 году — тогда Михаил Филиппов предлагал выстроить нечто вроде идеального ренессансного храма на руинах непостроенного Дворца Советов, где в ту пору плескался бассейн "Москва". Второй — "Остров", проект, выставлявшийся на конкурс Москомархитектуры в 1998 году. Он предлагал прорыть территорию Острова каналами и построить там московскую Венецию. Наконец, третий — "Крымская набережная", проект, созданный только что. Вместе они образуют грандиозный утопический ансамбль центра города. Филиппов все время бьет в одну точку: пытается привить Москве набережную.
В смысле реальности эти проекты примерно одинаково бесперспективны: Москва даже не сопротивляется, а просто не замечает этих усилий. В смысле художественном — очень серьезная работа. Когда смотришь на эти виртуальные набережные, то сначала кажется — Петербург, но чем внимательнее их изучаешь, тем меньше похоже. Они слишком затейливы для Питера. Скажем, та же Крымская набережная в трех местах разрывается какими-то фантастическими перспективами, центральный разрыв цитирует знаменитую филипповскую композицию "Лестница в небо", в свое время украшавшую зал русского павильона на Венецианской биеннале (эта лестница — новый вход в Третьяковку). Такого петербургские набережные себе не позволяют. Кроме того, вместо гранита тут какие-то террасы, пристани, совершенно венецианские барки и столбы. Но на Венецию это тоже не похоже. Камерной Венеции неведом этот масштаб.
Он сочиняет что-то новое, и что — становится понятно из его рисунков. Петербург — город, в котором совершенная форма съедает цвет: через три дня пребывания здесь зрение превращается в черно-белое. Его Филиппов рисует акварелью. Венеция — город, ошарашивающий кавказской любовью к пестренькому. Он у Филиппова в виде бесцветной карандашной графики. Петербург — город колоссального масштаба. Филиппов ищет в нем дворы, закоулки, переулки — места камерные и частные. Венеция — город тесноты: там общественные "кампо" размером не превышают переднюю квартиры. В ней Филиппов находит перспективы бесконечных проспектов, улетающих во "всемирные моря".
Он деконструирует Петербург Венецией, а Венецию Петербургом. Миф Венеции в русской культуре почти совпадает с петербургским — те же мотивы: смерть, наводнение, мираж, несчастная любовь. Но есть один мотив, их разделяющий. Петербург — место власти, Венеция — частное, и именно потому любимый город петербургских эмигрантов, которые находят в нем счастье родного города, освобожденного от родного государства. Филиппов переворачивает их местами, вдруг заставляя Венецию сиять государственным пафосом, а Петербург превращая в город частного человека.
Два города смешиваются у него, превращаясь в какой-то один, и этот один он и выносит в свои проекты. Что, в общем-то, очень логично, ибо Москва — это как раз смешение частной безалаберности ничем не приструненной застройки с государственным пафосом столицы великой империи. Это какая-то лаборатория по выработке стиля московских набережных, и надо сказать, Третьяковка идеально подходит для такого лабораторного показа. Это удивительное место. Это колоссальные и совершенно пустые пространства. Ощущение, что это научный институт, вымерший в связи с окончанием научной деятельности в СССР. Осталась одна лаборатория, там архитектор Филиппов изобретает свой московский стиль.
В принципе его можно понять. Для архитектора состояние этих набережных, которые подходят к Кремлю то барахолкой ЦДХ, то кирпичными сараями "Красного октября", то бетонным забором, выстроенным к приезду президента Никсона напротив ЦДХ и как-то там прижившимся, должно быть профессиональным оскорблением. Равно как и состояние крупнейшего национального музея, где как будто нейтронная бомба рванула — такая пустота. И вообще-то, это нормальная реакция: пытаться придумать архитектурные ходы для исправления ситуации. И тем не менее это ошарашивает. Десять лет успешный архитектор, у которого вроде бы есть чем заняться, упорно разрабатывает стиль для московских набережных. На мой взгляд, достигает выдающихся успехов — собственно, придумывает совершенно новый образ классической набережной, хотя, казалось бы, в этом жанре все сказано и сделано. Но речь не об этом — за десять лет уже ведь можно было понять, что результат нулевой. Чего ради?
Проект Крымской набережной уже рассмотрел Экспертный консультативный совет (ЭКОС) при главном архитекторе города и вынес замечательное в своем роде постановление: "1. Признать высокий художественный уровень проекта М. Филиппова. 2. Признать проект противоречащим сложившемуся духу московских набережных". А член президиума ЭКОС Алексей Комеч так прокомментировал это решение: "Чем архитектор гениальнее, тем это опаснее для города". Немножко в стиле 37-го года получилось, но это ничего, главное — суть. Набережная — очень специфический жанр. Это место, где город видит свое отражение и где определяется его достоинство перед самим собой. Москва выходит к зеркалу воды барахолками, сараями и бетонными заборами, и это многое о ней говорит. И нужно быть немыслимым идеалистом, чтобы упорно, в течение десяти лет, придумывать какие-то меры по исправлению ситуации, когда каждая из этих мер воспринимается городом только в одном направлении — идите вы куда подальше со своими творческими инициативами, не мешайте нам любоваться своим грязным, неухоженным задом.