— Какое впечатление осталось у вас от фестиваля?
— Такое же, как у всякого попавшего сюда нормального человека, например таксиста: это чистое безумие, скачок из реальности. Поскольку психологически я типичный представитель среднего класса, для меня все это выглядит как сумасшедший дом. Фотокоры, которые снимают тебя не спрашивая, красный ковер, лестница, люди, фанатично аплодирующие по полчаса. Даже если аплодисменты относятся к тебе, ты не можешь выдержать этого больше десяти секунд. Слава Богу, завтра я отсюда уезжаю.— А когда вы в следующий раз предстанете перед оком общественности?
— Боюсь, что это интервью станет последним. Во всяком случае, после каннского марафона у меня долго не возникнет желания повторить подобный опыт.
— Вы — поэт Нью-Йорка. Что изменилось в городе и в вас самом после 11 сентября?
— Нью-Йорк ничего не потерял. Кричали: город никогда не будет таким же. Но уже через два дня после трагедии можно было видеть подростков, играющих в бейсбол, и музыкантов, поющих на улицах. Это была трагедия, но и Сан-Франциско пережил землетрясение, и многие другие города прошли через катастрофы. Жизнь продолжается. Хотя, наверное, люди будут побаиваться полетов. Манхэттен — это великолепное место. Здесь есть все в самом концентрированном виде: театр, мода, Уолл-стрит, ООН, кинематограф, джаз, балет, рестораны, музеи с полотнами Ренуара и Ван Гога. Пусть Париж красивее, но даже парижане поражаются кипящей энергии Нью-Йорка. Это грандиозный город, и вы ощущаете это тем сильнее, чем больше, подобно мне, сидите дома.
— Голливуд, Калифорния нравятся вам меньше?
— Не хотел бы жить в Калифорнии. Видите ли, я не люблю, когда круглый год светит солнце. Предпочитаю, чтобы было четыре четко выраженных времени года, и это вам тоже готов предоставить Нью-Йорк.
— В фильме "Голливудский финал" вы играете слепого режиссера. Есть ли в этом символический смысл? Ведь мы знаем и реальные ситуации, когда большие режиссеры снимали, находясь не в лучшей физической форме — даже находясь в инвалидном кресле, как Висконти и Антониони...
— Когда-то я сам почувствовал во время съемок, что не могу встать с кресла. Это была истерика, психосоматическое явление. Я, разумеется, никому ничего не сказал, просто не имел права, и продолжал работать сидя. Потом подумал, что физическая немощь режиссера может выглядеть комично.
— Другой сделал бы из этого трагедию. Чем объяснить, что вы при своем пристрастии к комизму больше всего на свете цените сурового и аскетичного Бергмана, а не, скажем, жизнелюбивого Феллини?
— Надо делать то, что умеешь, быть тем, кем ты рожден. Я высоко ставлю комедийные таланты Чаплина, Любича, Китона. Но предпочитаю О`Нила, Чехова, Бергмана. Если бы у меня был их талант, я бы не делал комедии, выбрал бы серьезное кино. Хотя его делать труднее, во всяком случае в Америке, поскольку никто не хочет его смотреть.
— С этим ли связан ваш интерес к русской литературе?
— И с этим тоже. В США русская литература всегда была воплощением всего серьезного и значительного. Лучшие американские писатели — такие, как Сол Беллоу,— опираются на Толстого, Достоевского, Чехова. А я больше их всех люблю Тургенева — по той же причине, что и Бергмана. Такой экзистенциальной глубины не найдешь ни у британцев, ни у французов.
— Вы создали в кино множество незабываемых женских образов. И гораздо меньше мужских, если не считать того, который ассоциируется лично с вами.
— Я и в жизни предпочитаю общество женщин. Думаю, что если бы мир был построен на матриархате, он был бы более гармоничным. Но для кино бывает необходимо обострить борьбу полов. В моих фильмах женщины столь же сильные, как и мужчины, и им присуще такое же чувство юмора. Кроме того, не забывайте, что актрисы, как правило, красивее, чем обычные женщины. С этим я готов смириться, но вот что касается актеров-мужчин, иногда мне приходится выписывать их из Англии. В Голливуде все мужчины писаные красавчики, а когда хочется изобразить на экране нормального мужика, дело часто кончается тем, что я сам и берусь его играть. Больше некому.
— Трудно ли руководить актерами?
— С этим у меня нет проблем. Собственно говоря, я и не руковожу ими, просто выбираю и нанимаю правильных людей, подходящих для той или иной роли плюс блестящих профессионалов. Потом говорят: фильм так себе, зато вот актеры... Я сам удивляюсь, как это все получается. Но вы видите результат.
— Большинство ваших фильмов затрагивают тему любви пожилого мужчины и молодой женщины...
— Проблема не в возрасте. Сама любовь — это колоссальная проблема. Три четверти всего человечества хронически страдает от любовных неудач. Люди пытаются осмыслить этот опыт и вывести спасительные, что-то объясняющие формулы. Но ни специфика возраста, ни даже пола ничего не проясняет. В этой сфере нет никаких обобщений и законов, кроме одного: человек чаще всего терпит здесь поражение.