балет классика
На сцену Большого театра после трехсезонного отсутствия с триумфом вернулся балет Юрия Григоровича "Легенда о любви". По мнению обозревателя Ъ ТАТЬЯНЫ Ъ-КУЗНЕЦОВОЙ, это событие не столько культурное, сколько идеологическое.Балет "Легенда о любви" шел на сцене Большого с 1965 года ровно тридцать лет и три года. За это сказовое время полинял, потускнел и как-то вышел из моды. Вспышки внимания к нему возникали примерно раз в десять лет — когда в спектакль вводили новое поколение артистов. Но так как никто из последователей не мог сравниться с титанами, танцевавшими "Легенду" в 60-е годы, то интерес опадал самым естественным образом. Так же естественно (а вовсе не из-за гонений тогдашнего худрука Васильева на репертуар опального Григоровича) выпал из афиши и сам спектакль: то готовились к юбилею поэта Пушкина, то к загранкомандировкам, то ставили Бориса Эйфмана, Джорджа Баланчина и Пьера Лакотта (Pierre Lacotte). А когда власть переменилась и Юрий Григорович вернулся в театр возобновлять свое "Лебединое озеро", решили заодно попросить его лично почистить и "Легенду". Мэтр и его ассистенты потратили на чистку уже танцевавшего состава два месяца (для сравнения: неведомого Баланчина в Большом поставили за три недели). И вот теперь вполне рядовое репертуарное событие преподносится как великая победа отечественного балета. Свежеотрепетированная "Легенда" и впрямь выглядела поучительно.
Во-первых, стало понятно, почему этот "современный балет" сразу после премьеры (в 1961 году в Кировском театре) добился признания и властей, и критики, и публики. Пьесу турка Назыма Хикмета, написанную в капиталистических застенках, положенную на музыку азербайджанцем Арифом Меликовым, русский Юрий Григорович поставил как поэму о борьбе чувства и долга. Побеждал, разумеется, долг: юноша Ферхад отвергал любовь принцессы Ширин, дабы, сокрушив гору, напоить родной народ (после столь идеологически верного балета можно было спокойно вручать 38-летнему хореографу главный театр страны). Эстеты того времени пленились ориентально "условной" пластикой, жесткой режиссурой, аскетизмом сценографии и костюмов (художник — Симон Вирсаладзе), усмотрев во всем этом идейный отпор опостылевшей хореодраме. Массового зрителя тоже не пришлось перевоспитывать: балет оказался повествователен и общедоступен. Герои открывали сердце любимым, выдаивая левую грудь и выплескивая невидимое содержимое к ногам избранника; ковшом растопыренных пальцев зачерпывали "любовь" из-под ног и подносили ко рту. В общем, только дурак не поймет, кто здесь хороший, кто плохой и что происходит.
Во-вторых, стало очевидно, что остальные пять оригинальных балета советского классика — калька "Легенды о любви". Жесткая схема спектакля (четверка протагонистов, у каждого — свой кордебалет и свой монолог; к каждой массовой ударной сцене прилагается контрастная — лирическая) сработала безотказно и была способна к тиражированию. Небогатая лексика тоже оказалась достаточной: Юрий Григорович четверть века так и переносил из спектакля в спектакль все эти ренверсе, верхние поддержки, большие батманы, падения на колено — вплоть до характерных жестов, одинаковых что у Визиря, что у Красса, что у Ивана Грозного.
В-третьих, стало ясно, почему московские артисты десятилетиями танцуют грязно. Крупный помол хореографии Григоровича, на которой выросли поколения, не требует ни отчетливости позиций, ни выворотности, ни изощренности — только силы и выносливости. А также особой пафосной остервенелости (раньше ее называли одержимостью), для которой отчетливость танца даже вредна. Есть у танцовщиков эта самая одержимость — и можно не обращать внимание на косолапые ноги, сорванный пируэт, запоротое шене; а вот если ее нет, любой спектакль Юрия Григоровича тут же превращается в примитивный плакат. Ну вроде как песни Высоцкого, которые можно слушать только в его собственном надрывном исполнении.
Сегодняшние артисты (от кордебалета до премьеров) работали так старательно, как никогда не работали на каком-нибудь Баланчине, Эйфмане и тем более на Лакотте. Отшкуренные репетиторами, с младенчества воспитанные на том, что лучше этой хореографии мир еще не создал, они выполняли знакомые григоровичевские па, как высокий ритуал. Но с высоцкими нынче плохо — время ушло. Балетоманы могут спорить, кто лучше — изящный Николай Цискаридзе или атлетичный Дмитрий Белоголовцев, длинноногая Анна Антоничева или компактная Марианна Рыжкина, уверенная Надежда Грачева или ошеломленная Мария Аллаш. Все прыгали, вертелись, переживали и, как могли, пытались соответствовать легендарным предшественникам. Реанимировать свою роль смог только не обремененный пиететом Геннадий Янин: несмотря на откровенно трюковой характер партии, его горбатый хромой шут ошарашивал, как нежданный выходец из преисподней.
И все равно "Легенда о любви" была обречена на успех. Воспитанная на Григоровиче публика реагировала на спектакль, как собака Павлова на привычные раздражители: цирковая верхняя поддержка (в шпагат ли, "на стульчик") — аплодисменты, фуэте — бурные аплодисменты, jete en tournant в быстром темпе два круга — овация. Как в счастливом детстве, когда советский балет был опорой в трудный час, когда, как сказано в буклете, "умели тогда, знали, как побеждать и быть на коне". И чтобы опять почувствовать себя на коне, надо всего лишь вернуть в театр Григоровича. Его водружали на пьедестал еще год назад — после возобновления "Лебединого озера". Тогда не получилось, постановка оказалась уж очень невразумительной и скучной. "Легенда" больше пригодна для подъема национального духа. И вот на авансцену опять выводят хореографа со звездой Героя соцтруда на лацкане. Зал ревет, цветы летят, мэтр властно гонит кордебалетное стадо к рампе. "День сурка" какой-то, ей-богу.