Мариинский театр показал в Москве "Щелкунчика" — свой второй спектакль, выдвинутый на "Золотую маску" сразу в трех номинациях ("Лучший балет", "Лучшая женская роль", "Лучшая работа художника"). Лучше бы это был не балет.
Беспрецедентный проект Мариинского театра — постановка авангардного отечественного балета на материале старинной классики — вызывал недюжинный интерес еще до премьеры, случившейся в феврале 2001 года. Михаил Шемякин, ангажированный в качестве автора концепции, сценария, декораций, костюмов и режиссерского решения, перевел проект из сугубо балетных в разряд общезначимых. Привкус скандала (в разгар работы хореограф Ратманский был отстранен от постановки из-за разногласий с художником Шемякиным, так что за четыре месяца до премьеры ставить танцы в "Щелкунчике" позвали Кирилла Симонова — артиста балета Мариинского театра и начинающего хореографа) взвинтил всеобщее нетерпение до ажиотажа. Премьерное послевкусие оказалось кисловатым: очевидцы сетовали, что хореография слаба.
Оказалось, это еще мягко сказано. Более убогой лексики я не видела со времен постановки в Большом "Конька-Горбунка" Николаем Андросовым, питомцем ансамбля Моисеева с двумя классами классической подготовки. У выпускника Академии имени Вагановой Кирилла Симонова сведения о классическом танце не богаче: все те же элементарные, задолбанные на уроках связки па. Представление же о "современности" застряло в глубинах советских 60-х: выпячивание бедер, невыворотная вторая позиция, "утюги" стоп и якобы вольное махание руками. Примитивные рисунки кордебалета, неумение развести мизансцены, невнятность сценического действия — на юного подмастерье, призванного "оживить" роскошные картинки мэтра, свалился явно непосильный груз.
Картинки в первом акте оказались действительно замечательными. К тому же их было много. Эффектная кухня в домике Штальбаумов, где в золоченой клетке сидит человек-муха, в гигантском куске сыра живет маленький крысеныш и носатая челядь таскает на блюдах циклопические кабаньи головы. Гостиная — с чудовищным единорогом на гобелене, тряпочной куклой-елкой, харями неведомых зверей и отрубленными кистями рук, развешенными по стенам. Винный погреб, из которого крысиной цепочкой выбираются на улицу гости Штальбаумов — пузатые монстры и монстрики в тумбах-макинтошах с бочонками-муфтами и цилиндрами вместо голов (лучшая мизансцена спектакля).
Но что, скажите на милость, делать в таких картинках классическому балету? Даже хорошему. В первом акте никакого балета, к счастью, и не было — так, каша мизансцен, кривлянье гостей, калейдоскоп проходных персонажей: брат героини с дохлой кошкой в руках, скопированный с хрестоматийного Митрофанушки; и крысиный кардинал в пурпуре, и семиголовый крысиный император, и какой-то кронпринц, раненный в бою, и подагрический дедушка и его "друг-бонапартист", и солдатики, и куклы. Все шныряют, мимируют, пританцовывают, фехтуют, путаются друг у друга в ногах. Понять, что происходит, совершенно невозможно, да и не нужно — самоиграющие картинки поглощают все внимание (я, скажем, думала, что во время перемещений черных снежинок Маша и Щелкунчик мирно улеглись на бочок на авансцене, потому что утомлены чувством, а в антракте выяснила, что их чуть не погубил снежный ураган).
Во втором акте декорация одна — лавка сластей "Конфитюренбург". Салатово-розово-лиловенькая, вся в завитушках и раковинах, с пухлыми гусеницами, пузатыми жуками и откладывающими яйца мухами, нарисованными на кулисах. Тут господин Шемякин явно утратил вдохновение даже в качестве художника, а в качестве сценариста-режиссера и вовсе отошел от дел. Зритель в две минуты оглядывает всех мух и их яйца и поневоле должен пялиться на артистов. Кирилл Симонов остается беззащитным наедине с громадой партитуры и образцами классической хореографии предшественников. Так и чувствуешь, как мучительно бедный хореограф выдавливает из себя па для солистов (номинантка Наталья Сологуб в роли Маши сделала все возможное для оживления мертворожденной партии, но так и не преуспела); как растерянно он разводит кордебалет в "Розовом вальсе" (встали на колено двое, еще двое, еще двое — и так шестнадцать пар) — а у Чайковского музыка все не кончается. Не до философии тут — лишь бы занавес закрылся. Он и закрывается на мизансцене: трехэтажный торт, облепленный живыми куклами и увенчанный картонными фигурками Маши и Щелкунчика, пожирают огромные крысы.
А ведь все было в руках Мариинки. Роль Дроссельмейера исполняет Антон Адасинский — великолепный мим и автор шокирующих перформансов. Отдайся театр ему, отмени вовсе пуанты и па-де-де — цены бы не было этому "Щелкунчику". Но Мариинка явно испугалась собственного радикализма, решив и авангардный балет показать, и почитателей классики удовлетворить. Между стульев она не усидела: в качестве "балета" этот "Щелкунчик" может потянуть разве что на "Золотую малину".
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА