Звезда современного видеоарта, американка иранского происхождения Ширин Нешат приехала в Москву. С мастер-классов и лекций в Музее кино начинаются ее блицгастроли по России, организованные американским фондом "СЕС--Международное партнерство". Из Москвы госпожа Нешат отправится в Петербург, а оттуда в Казань. С ШИРИН НЕШАТ встретилась МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА.
— Вы представительница мусульманской культуры. А на проходящей сейчас биеннале современного искусства в Сан-Паулу вы выступаете за команду Нью-Йорка. Ощущаете ли вы на себе последствия террористических актов 11 сентября?
— Я мусульманка, но я еще и американка. Я живу в Нью-Йорке давно, и 11 сентября была там — видела все это собственными глазами: мой сын ходит в школу на Манхэттене. Это, действительно, была очень трудная эмоциональная ситуация для меня — с одной стороны, я была потрясена этой катастрофой, этим насилием, моими первыми чувствами были ужас и скорбь. Но затем я стала осознавать эту ситуацию в более широком контексте, глобально. Очевидно, что непонимание и конфронтация между мусульманами и остальным миром усилились, но она началась не сегодня.
— Вы считаете, что национальные и религиозные барьеры непреодолимы?
— Как раз об этом, о пропасти, разделяющей эти миры, мои работы. Ситуация гораздо сложнее, чем это представляют американские масс-медиа, и не только американские. В целом я считаю, что о мусульманах у американцев очень превратное представление. И во многом из-за их взаимного нежелания узнать друг друга. Я стремлюсь к диалогу, но совсем не в том смысле, что кто-то прав, а кто-то виноват — просто мы имеем разные ценности. Но я бы не хотела, чтобы это превратилось в борьбу. Я не защищаю террористов, но я чувствую себя одновременно по обе стороны баррикады.
— Так чувствуют себя в России многие — в связи с чеченской войной. То есть ваш приезд на редкость актуален, и ваше искусство будет для нас интересным. А чем Россия интересна вам?
— Я с самого детства интересовалась Россией — не только культурой, но и политикой. Вы знаете, как долго коммунизм был привлекателен для всего мира. Наши страны похожи: на долю обеих выпало столько страданий, обеим приходится строить себя заново. Вы знаете, что иранская молодежь, студенты были вдохновлены русской революцией, идеологией социализма. Вчера я была на Красной площади, в Мавзолее... Вы даже не представляете, какое влияние оказал Ленин на моих соотечественников, как это все было.
— Многие связывают ваши работы с феминизмом, так сказать, по-восточному, вы согласны с этим?
— У меня нет причин отрицать этого. Действительно, я фокусируюсь в своем искусстве на женщине. Но изучая женщину, вы можете лучше понять культуру, чем через мужчин. Исследуя положение женщины, я касаюсь и всего остального — политики, религии, государства. Например, когда в Иране произошла исламская революция, ее последствия прежде всего ощутили женщины. Все эти специальные одежды, правила поведения...
— Ислам долго запрещал изображать человека. Связан ли ваш выбор видеоарта и фотографии, а не живописи с вашим происхождением?
— Я сразу училась на фотографа. И это связано скорее с предметом моего искусства. Когда я начала фотографировать иранских женщин, иранскую революцию, это было похоже на фотожурнализм. А мне хотелось остаться на этой границе между документальным и эстетическим. И когда я поняла, что мои работы получаются слишком прямыми и дидактичными, я обратилась к видео, которое я люблю за то, что оно ближе к многозначности, в нем больше открытого финала, недоговоренности, поэтичности. На фотографии вы можете поймать только один момент, а в видеоарте, как и в кино, вы можете рассказывать истории. Мне нравится, что мои произведения — это не вещи, а истории. И вообще, объяснить себя при помощи абстракций — как живопись, скульптура — гораздо труднее. Западу было бы это труднее понять.
— Близок ли вам современный иранский кинематограф, который так моден сейчас в Европе?
— Немного, разве что своим минимализмом. Что-то похожее, наверное, есть — ведь снимается одна и та же страна. Но я все-таки чувствую себя более свободной: я могу снимать все, что я хочу. И потом, мои работы все же больше имеют отношения к визуальному искусству, это не обычное кино.
— Говорят, что в ваших произведениях есть особая исламская эротика...
— Неужели? Но это не нарочно, это особенность исламской традиции сокрытия женского тела под паранджой. В том, что скрыто, содержится большая тайна и вызов. Вообще, это интересная проблема — вот в Иране чем больше контролируют сексуальность, тем изощреннее она становится. Тегеран очень эротичный город. Но полностью раздетую женщину там никогда не сочтут эротичной.