Прямо перед гала УИЛЬЯМ ФОРСАЙТ, поначалу отказавшийся от всякого общения с прессой, все-таки провел брифинг для журналистов.
— Мне очень приятно находиться здесь. Я немного нервничаю оттого, что попал в Мекку балетного искусства. Это большая честь для меня. Я решил привезти сюда то, что больше подходит для данного вечера. В моем последнем балете вообще нет никакой музыки, и танцуют его на том месте, где сидит оркестр. Мою работу сейчас не вполне можно назвать балетом, я всегда нахожусь в процессе.
— Что представляет собой ваш Frankfurt Ballet?— В моей труппе 38 танцовщиков, но в течение следующего года хотел бы сократить ее до 25. Невозможно концентрированно работать с большим количеством танцовщиков, а иной способ работы не имеет смысла, во всяком случае я так работать не могу. Мы выступаем в опере, драме, на камерной сцене.
— Что представляет собой ваш последний по времени спектакль?
— Это инсталляция — часть серии, длящейся последние пять лет. Хореография для обычных людей в общественных местах. На сей раз это зал 60 на 60 метров, заполненный 4 тыс. белых шаров. Задача публики — распределить эти шары в пространстве.
— Что означает ваш нынешний приезд для будущего совместного проекта с Мариинским театром?
— Это как первое свидание. Они встречаются и пока что только идут вместе в кино, только в кино.
— Вы говорили, что лучшая балетная публика — архитекторы.
— Архитекторы лучше понимают ритм, распределение объемов и линий в пространстве.
— Ваше творчество принято описывать как деконструкцию традиции.
— Я люблю балетный XIX век точно так же, как собственных бабушек и дедушек, без них я ничто. Деконструкция — придуманное слово. То, что делаю я, скорее переход границ, создание среды, внутри которой нет границ. Я не мог бы определить свои балеты одним словом. Могу лишь констатировать несколько философских традиций. Но этого и нельзя избежать, если вы работаете с балетом.
Предупреждаю вопрос относительно того, почему мы, единственные в концерте, выступаем под фонограмму. Мой дед был скрипачом-вундеркиндом. Научил играть на скрипке и меня. Его любимым исполнителем был Натан Мильштейн. Балет, который я привез в Петербург, поставлен не столько на музыку Баха, сколько на ее интерпретацию Мильштейном. Эта музыка как некий совершенный арабеск, мы представляем ее себе чисто умозрительно. Слышим же мысли Мильштейна по ее поводу.