Пока по «Первому каналу» идет сериал «Таинственная страсть» и публика бурно обсуждает эпоху и ее героев, журналист и писатель Алексей Беляков по просьбе “Ъ-Lifestyle” формулирует, чем нам так дорога Оттепель.
Что за эпоха такая? Что нас так тянет туда? Полвека прошло, хрущевскую кукурузу снегом занесло, истлели ребра, на которых играл рок-н-ролл. А нас манит. Политехнический, поэты, Роберт, Женя, Андрей. Хотим туда. Хотим пиджак как у Евтушенко, стрелки как у Ахмадулиной, аккорды как у Окуджавы. «Проведите, проведите меня к нему!» — хрипит молодой Высоцкий-Хлопуша на сцене дерзкой Таганки. Проведите и нас, а? Дайте звездный билет в партер, умоляем!
Эпоха-то смехотворно короткая, десять лет с небольшим. От Двадцатого съезда до танков в Праге. Впрочем, лихие 90-е такого же размера, и тоже обросли мифами и легендами. И вроде дико свободное время. Но туда никто не рвется. Спасибо, уж лучше вы к нам.
А свобода Оттепели — кукольная, черно-белая, наивная — она манит. Почитать газеты-журналы той поры — тоска советская с тревожными протуберанцами вроде Карибского кризиса. Когда были готовы превратить Америку в радиоактивный пепел.
Но я смотрю на мамины фотографии из 1960-х. Она на каждой счастливая. Смеется, глядя куда-то мимо объектива, будто видит чудо, свет небесный. Я сам — уже перезрелый плод шестидесятников. Отец — геолог, поклонник Хемингуэя, уехал на Колыму искать золото, заодно нашел маму. Она работала учительницей в магаданской школе №2. Из Москвы примчалась туда, романтическая девчонка, навстречу дикому ветру, свитерам крупной вязки, шипящему приемнику «Спидола», суровым бородатым мужикам, гитарам, сопкам, багульнику.
Родители зачали меня, можно сказать, под бардовские хриплые баллады. А песня Городницкого про снег, который над палаткой кружится, была их с отцом заветная, любимая. Когда я вырос, разучил ее на гитаре, пел маме, она печально улыбалась. Отца уже не было, он ненадолго пережил эпоху. Мне кажется, и мама навсегда осталась там, в 1960-х. В мире, где все ясно и просто, где все взялись за руки, где не кончается шумный день.
Прощай, пора окраин!
Жизнь — смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь — горишь.
Это написал 24-летний Андрюша Вознесенский. Послевоенные тощие мальчики-девочки, как же вам было весело, как вы смеялись, плясали твист, горлопанили, размахивали бумажными цветами на Фестивале молодежи и студентов.
И вроде сериалы и «караваны» нам рассказали всю правду о тех мальчиках-девочках: люди как люди, врали, стучали, изменяли. Но мы все равно завидуем, ностальгируем, мнем старые фотографии, разматываем магнитные ленты на хрупких бобинах. Надеемся прочитать код. Что такое там было?
А код простой. Счастье совсем близко. Вон оно, прямо за заставой Ильича! Да, пока не очень, бедно, скудно, платьица из шифона, паршивые сигареты «Друг», но какой же это пустяк! Мы первые в космосе, мы лучшие в мире, мы все построим, вырастим, запустим. Трудно быть богом, но мы справимся. На каждом институтском кульмане — чертежи будущего. Растут пятиэтажки в Новых Черемушках, найдена нефть у озера Самотлор, заправлены в планшеты космические карты.
И ведь послушайте! Тот же Гагарин полетел спустя всего 16 лет после страшной войны. Шестнадцать. Что у нас было 16 лет назад? Ельцин ушел? Хорошо. Разруха закончилась. А наш Гагарин где? Сирию бомбит? Хакером шарашит по ресурсам Госдепа? Но на космодроме Восточный ему пока точно делать нечего.
«Ну ладно, давай, бухти мне, как космические корабли бороздят Большой театр…» — шутил отрицательный герой в кино про Шурика.
Кино 1960-х — это вообще феномен. Знаете, когда мне невмочь пересилить беду, когда и фейсбук опротивеет — нет, я не в синий троллейбус сажусь на ходу — я включаю фильмы 1960-х.
Никогда и нигде во всей мировой культуре, ни у каких гуманистов, просветителей, титанов духа, никаких кампанелл и жан-жаков не было такой кристаллизации чистоты, нежности и добра, как в советском кино 1960-х. Когда деревья были большими. Лишь тогда злостный вор мог угонять машины, чтобы деньги отдать детскому дому. А физики, проводя смертельные ядерные эксперименты, так легко, так беззаботно шутили. Даже товарищ Дынин, туповатый администратор, в сущности, неплохой мужик: «Компоту хочешь?» В черно-белом кино был идеальный мир. Да, с отдельными недостатками. Деньги, товарищи, еще никто не отменял.
Все куражились над Хрущевым, а он не обманул: коммунизм построили. Не к 1980-му году, как он обещал, а гораздо раньше, при самом Хрущеве.
Построили, товарищи! Он был — самый настоящий, самый прекрасный коммунизм — в том самом кино 1960-х. И никогда его больше не будет, как бы ни старались режиссеры, сценаристы, Минкульт и Администрация президента. Химический состав пленки изменился. Ах, теперь снимают на цифру? Извините, профессор. Можно другой билет? «Билетов нет»,— качает головой юная Пьеха.
…Но мы все равно будем рваться туда. Тосковать по той солнечной эпохе. Туда! В мир, где чертежи прекрасного будущего лежали под рукой. Туда, где безусый Никита Михалков катит на новеньком эскалаторе вверх, напевая. Где Шурик смешно бежит за девчонкой в светлом платье, а она цокает каблучками по асфальту, омытому июльским дождем. Туда, где искрится пиджак Евтушенко. Туда, где мама счастливая на каждой фотографии.
____________________________________________________________________
Иллюстратор: Маша Захарова