Под рассказы подведен положенный классику фундамент: писатель "в воспоминаниях современников" и он же "в зеркале отечественной критики и зарубежной прессы". В принципе, причитаются еще "Письма". Но эту тему уже успел закрыть Игорь Ефимов, превративший архивную публикацию своей переписки с Довлатовым в скандальную раскрутку собственной персоны, что как будто закупорило путь дальнейшим публикациям. Но письма обнародовать, видимо, все-таки придется. "...Его близкие наконец всерьез поразмыслят о его литературном значении, о его работе",— в надежде заявляет составитель, старинный друг Довлатова Андрей Арьев. А пока здесь представлены "слова" о Довлатове Иосифа Бродского, Петра Вайля, Александра Гениса, Льва Лосева, Игоря Смирнова, из которых видно: классик, что называется, не забронзовел — у некоторых он вызывает вполне живые, иногда сопернические чувства. Кто-то даже ощущает себя довлатовским героем, словно потерянным без автора. В этой части "Последней книги" Довлатов предстает во всей колоритности своего образа, вполне сформировавшегося в суммарной памяти друзей и знакомых. Истории рассказываются вполне неформальные: как фланировали по Невскому, где пили, как шутили. Эпизоды из рассказов нередко находят продолжение в воспоминаниях. Вот, например, герою дарят голубую фуфайку с эмблемой Олимпийских игр — оказывается, и сам Довлатов обожал сюрпризы. Евгений Рейн описывает свою коллекцию довлатовских даров: "Какие-то уникальные саморежущие ножницы и прибор для ночного чтения в постели — укрепляющийся на голове обруч с фонарем и регулятором силы света".
Но диапазоном "рубаха-парень"-"человек-артист" воспоминания и статьи все-таки не исчерпываются. Главная довлатовская фишка, его персональный и в то же время всеобщий гамлетовский вопрос до сих пор волнует и критических друзей, и дружественных критиков. Гений и простота — две вещи совместные? Одни сомневаются, не обернется ли волшебная простота банальной примитивностью. Другие смело называют Довлатова долгожданным освободителем писателей, томившихся в застенках авангарда и модернизма. "Будь проще — и люди к тебе потянутся",— словно пообещал он. И вправду, у последователя Довлатова, писателя Михаила Веллера, этот принцип сработал. На самом деле все не так уж просто. У любой "говорящей по телефону лошади" из анекдота есть свои проблемы: номер приходится набирать копытом. Чего стоит один принцип не встречать в одной фразе слова, начинающиеся на одну и ту же букву. "Последняя книга" полна разоблачений довлатовских "фокусов". Но ведь остаются еще и "покусы".Еще тем трюкачом показал себя герой романа "Я обслуживал английского короля" чешского писателя Богумила Грабала (Bohumil Hrabal, 1914-1997 годы). Этот монологист говорил с "четкостью и расстановкой" Рины Зеленой. Для новой главы останавливался с трудом. Первый же абзац книги занимает десять страниц. Закрученными двухстраничными фразами можно смело заваливать студентов на экзаменах по синтаксису. А кто бы взялся это прочесть со сцены, на лопатки повалил бы самого Гришковца.
Особенно роман должен прийтись по вкусу москвичам, чуть не у самого Кремля воздвигшим ресторан "Прага". Потому что герой романа Богумила Грабала — официант, чешский аналог нашего шмелевского "Человека из ресторана". Официанты как раз и призваны поражать публику памятливостью. Им нужно запомнить, чтобы правильно обслужить: кому немного эротики, кому — лирики, кому — политики, кому — иронии. Соответственно герой ходит в публичный дом, влюбляется, знакомится с эфиопским королем, чуть не становится фашистом, а потом — миллионером.
Правда, при всем разнообразии, меню все же конечно: "маленький" человек и "большие" мира сего, частная незаметная жизнь и исторические события, реальная кухня с полагающимися комичными падениями в кастрюли и кухня политическая. Начав со всяческих летних радостей плоти и карнавалов, герой через долгие испытания приходит в финале к настоящей рождественской сказке. Тараторящего официанта преображает литературное творчество: засев в деревенском хлеву, он пишет мемуары. Хотя, наверно, если дать слово реальному "человеку из ресторана", получится не гуманизм по-шмелевски, а сплошное промывание желудка и булимия: "В каждом отрезанном куске жареного верблюда была антилопа, а в ней индюшка, а в индюшке рыба, и фарш, и запекшиеся венки вареных яиц".
И вот когда читатели уже сыты по горло, писатель наконец намекает на чаевые: "Можно и сберечь эти первые спонтанные образы, взять ножницы и выстригать те образы, которые и спустя время сохранят еще свежесть. Пусть кто-то из моих друзей настрижет маленький роман или большой рассказ".
Обычно сочинители стараются сделать своих персонажей значительнее, происходящее между ними возвести в ранг борьбы титанов. Известный израильский прозаик Меир Шалев (Meir Shalev), напротив, представил мощных библейских героев как простых смертных. "Короче говоря, в кабинете царя Соломона было всего одиннадцать министров, занятых по горло, и никаких поблажек он им не делал", "Далила принялась за дело с виртуозностью скандальной бабы" — в таком легком и доступном стиле он рассказал несколько великих сюжетов. Смешно, что Далила в книге упорно называется Далидой. Ошибка корректоров вполне в духе самого автора. Оказалось, что читатели только и ждали подобной попсовой адаптации, своеобразной "Библии для взрослых детей": книга "Библия сегодня" приобрела на родине огромную популярность. Несмотря на множество не слишком приятных персонажей, всевозможные мести и козни, ветхозаветная действительность писателя привлекает гораздо больше, чем окружающий современный мир. Сама же Библия предстает как "последняя идеальная книга", навсегда утерянный писателями рай.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Сергей Довлатов. Последняя книга / Составитель Андрей Арьев. СПб.: Азбука-классика, 2001.Богумил Грабал. Я обслуживал английского короля / Перевод с чешского Д. Прошуниной. М.: Иностранка, Б.С.Г.-Пресс, 2002.
Меир Шалев. Библия сегодня / Перевод с английского И. Гуровой. М.: Текст, 2002.