Но Елена Гуро — и последняя поэт-дама, которой галантно уступали место мужчины. На ее счету самые положительные отзывы Блока, Маяковского, Хлебникова и многих других великих. Ее "заявка" была принята, несмотря на то что рано ушедшая из жизни Елена Гуро не успела раскрыть свой талант во всем объеме. А ведь обычно поэтессе сначала нужно доказать, что она не верблюд. Весь XIX век над "поэтками", как их определил Иван Тургенев, сатирически издевались, а весь XX — любезно посылали, в оранжевом жилете и с отбойным молотком, на самые тяжелые поэтические работы. Одна из ударниц, по сути, мужского поэтического труда Анна Ахматова недаром убивалась, что не может "замолчать заставить" своих многочисленных последовательниц.
А вот поэт и художник Елена Гуро осталась в истории как автор самых женственных стихов, прозы и рисунков. Увидев как-то газетное объявление об "особо теплых фуфайках, кальсонах и наживотничках из верблюжьего пуха", она тут же освоила собственное дело по добыванию тончайшего пуха "небесных верблюжат". Из него и мастерила воздушные тексты. Непонятно, как могло ужиться это нежное создание в сметающей все на своем пути компании футуристов. Но тем не менее Гуро — среди авторов футуристического сборника "Садок судей". Гуро, с ее христианскими мотивами и материнскими темами, как будто отвечала у оторвавшихся новаторов за "связь с общественностью", выступала среди них как "футурист с человеческим лицом". Наверное, сами поэты нуждались в теплых фуфайках и "наживотничках". А Елена Гуро словно генерировала материнскую заботу. Она всегда волновалась за комфорт "детей солнца", следила, чтобы им было тепло и уютно. И каждый месяц позволяла "творцам будущих знаков" по "пять дней Святого Лентяя": "Когда мне не хочется. Когда я никак не могу собраться. Когда я собираюсь назавтра начать. Когда почти совсем было начал работу, да надо отдохнуть. Когда мне все трын-трава".Словно из того же легчайшего пуха сплетена новая книга Людмилы Петрушевской "Где я была". Дачные призраки, загородная природа, дети и кошки, женская интуиция и поэтичный слог. Как будто знаменуя преемственность, в первом же рассказе из новой книги появляется собственной персоной Александр Александрович Блок. Вечный дамский угодник вновь обнадеживает читательниц, обещая, что и перед их шелками и страусиными перьями не устоят "пьяные чудовища" и прочие "кролики". Мистический элемент всегда присутствовал в прозе Людмилы Петрушевской, сообщая бытовым и приземленным ситуациям некоторую возвышенную обобщенность и отстраненность. Поэтому, когда читаешь тот же рассказ "Лабиринт" о "девушке Д.", которой тетка, любительница поэзии, оставила в наследство заброшенную дачу, где она, с удовольствием наведя порядок, скрывается от городских переживаний, думаешь: вот, сейчас начнутся имущественные разборки или будет решаться личная жизнь девушки Д. Можно будет спокойно покапризничать, что, мол, опять та же самая, привычная Петрушевская. А тут вместо всего этого — Блок. А потом, с каждым следующим рассказом, заходишь в самый настоящий мистический лес. Писательница предлагает читателям не просто думать "о вечном", а никогда о нем не забывать.
Герои ее новой книги умирают и оживают, разговаривают с призраками, жертвуют собой или спасают друг друга. В общем, "где она была" — так это в вотчине Мирчи Элиаде, Кафки и Борхеса. От них же умение "оживить" известный маршрут: чтобы не получилось вроде научно-популярной брошюры "Жизнь после смерти". Петрушевская разворачивает немалый арсенал возможных ходов. "Рука", "Случай в Сокольниках" — стилизованные детские страшилки. "Глюк" — столь дефицитная сейчас качественная подростковая литература, да еще с педагогическим "антинаркотическим" уклоном. "Завещание старого монаха" — жесткая социальная притча о "власти убийц". А "Возможность мениппеи" — полупародийное воскрешение древнего серьезно-смехового жанра: достаточно погоняв своих героев, писательница сама наносит визит в "небесную Малеевку", где встречает Чехова, Бунина и Толстого.
Прозаик Асар Эппель последовательно осваивает одну вотчину: выход неформального собрания сочинений лишь подтвердил цельность картины, складывающейся из множества его рассказов. Нынешние собрания сочинений санкционируют не союзы писателей, а сами издатели — по мере читательского спроса. Разве что номера томов предпочитают не ставить: чтобы книги можно было распродавать и по отдельности. "Травяная улица" и "Шампиньон" — первые два тома из планируемого эппелевского трехтомника.
Только округа Эппеля — вовсе не потусторонняя бесконечность, как у сегодняшней Петрушевской. Напротив, это вполне конкретный московский район Останкино. Но, конечно, по давней литературной традиции, обобщенный до звания "уголка земли". В издательском резюме живописатель такого "Останкина" автоматически приравнивается к Фолкнеру с его Йокнапатофой или к Бабелю с его Молдаванкой. Из нынешних авторов Эппеля можно сравнить, например, с Юрием Буйдой, другим мастером "рассказа с продолжением".
Время действия "Травяной улицы" и "Шампиньона" — давно прошедшее. Герои — симпатичные и незадачливые Паня, Буля, Василь Гаврилыч, Дариванна. Прием известный: внимательно-внимательно приглядеться к каждому человечку, к каждой детальке (дамский нос, посыпанный мукой, чулки со стрелкой, носки с резинкой, веранда, коммуналка, двор), потом взглянуть на это все свысока, но по-ностальгически сочувственно. И немного свежего ветерка, чтобы все это весело смешалось, а потом вновь осело по своим же прежним местам. В общем, "местечко" Асара Эппеля должно наконец стать туристической достопримечательностью. Только табличка сбивает с толку: "Шампиньон де ма ви" — неоправданно-вычурный галлицизм. По-русски гриб этот называется печерицей.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Гуро Е. Небесные верблюжата. Избранное / Составление, предисловие и комментарии Арсена Мирзаева. СПб.: Лимбус-Пресс, 2001
Петрушевская Л. Где я была. М.: Вагриус, 2002
Эппель А. Травяная улица. СПб.: Симпозиум, 2001
Эппель А. Шампиньон моей жизни. СПб.: Симпозиум, 2001