В Театре оперетты прошли два творческих вечера солистов Мариинки Фаруха Рузиматова и Юлии Махалиной. Именитые артисты украсили программу московского Имперского балета под руководством Гедиминаса Таранды. Здоровый цинизм москвичей и высокий пафос петербуржцев прекрасно дополняли друг друга.
Фарух Рузиматов любит танцевать полуголым. И это правильно. Игра мышц его узкого торса чрезвычайно возбуждает не только простых зрителей, но и критиков. Отечественные авторы начинают изъясняться поэтически (его "прыжки "взрывают" воздух, слепя грозовыми молниями"), западные прибегают к более лаконичным метафорам типа "танцующего тигра". Экзотическую "звериность" природных данных уроженец Ташкента старательно культивирует всю свою карьеру, и за 20 лет достиг впечатляющих результатов. На творческом вечере в Театре оперетты проницательный зритель мог разглядеть в танцовщике Рузиматове многих нежных и ласковых зверей: кроме вышеупомянутого тигра просвечивал и беззащитный лебедь, и уязвимый змей, и норовистый скакун. Благо тщательно подобранный репертуар позволял артисту менять только панталоны, оставляя обнаженной верхнюю — самую выразительную — часть тела. Но зацикливаться только на гибком торсе или извивающихся руках артиста было бы неправильно. Ведь как играют его глаза: то загораются диким огнем, то подергиваются пленкой истомы, то поблескивают невыплаканной слезой. В наш практический и трезвый век так искусству уже не отдаются.
А сколько личных творческих находок! Чего стоит одна гибель Раба из балета "Шехеразада" — раненного в спину, но схватившегося за грудь? За этим горестным жестом встает целая жизнь бесправного, но страстного существа, убитого не кинжалом восточного сатрапа, а многолетним унижением, пронзающим сердце! В "Адажиетто" Малера, поставленном некогда Морисом Бежаром (Maurice Bejart), артист рассказывает целую историю — и тащит на себе груз жизни, сгибаясь под его тяжестью, и яростно взывает к Богу, и страдальчески ищет ласки, и погибает в конвульсиях, так и не понятый никем. А как иначе? Разве можно этот текст подавать с такой наивной простотой, как покойный Хорхе Донн (Jorge Donn), первый исполнитель "Адажиетто"? И что с того, что никаких прав на исполнение номера у господина Рузиматова нет и какие-то японцы даже закатили по этому поводу целый скандал, если народный артист России так прочувствовал и полюбил эту хореографию?
Особенность творчества Фаруха Рузиматова — в его исповедальности. Исповедуется он зрителю, и сопутствующие женщины ему только мешают. Выбор Юлии Махалиной в качестве партнерши оказался идеальным: в роли Шехеразады эта рослая балерина со стальной шеей и манерами инструктора горкома никак не могла отвлечь внимание зрителей от пленительного Раба. Становились понятными то любовное внимание, с которым артист следил, как его выразительная кисть скользит по костистому бедру балерины, та радостная готовность оторваться от прелюбодейки, чтобы взвиться в резком па-де-ша, а то и порадовать публику новоизобретенным прыжком.
Технические достижения Фаруха Рузиматова в прочих номерах программы — классических трюках, вклиненных в шуточный танец аргентинских пастухов "Гаучо" (часть которого его постановщик Николай Андросов безмятежно позаимствовал из ансамбля Моисеева), и тех же классических трюках из финального попурри — формально были скромны, однако все равно впечатляли. Маленьких пируэтов артист делал не более трех, но по затраченной энергии казалось, что вдвое больше. Нога в большом пируэте высоко не поднималась, зато интенсивность вращения искупала эту мелочь. Недостаток полетности в больших прыжках танцовщик компенсировал их резвостью. Словом, мастерство народного артиста оказалось на должной высоте.
Мастерство же Юлии Махалиной проявилось в единственном сольном номере — "Лебеде" Сен-Санса. Эту мимолетную импровизацию Михаила Фокина уже без малого столетие каждая артистка приспосабливает под себя — главное, выйти из верхней левой кулисы и "умереть" в центре сцены. Мастерство балерины заключалось в том, как удачно она замаскировала свои недостатки. У танцовщицы, скажем, чрезвычайно жесткие руки — вот она ими предусмотрительно и не махала, плохо дается этакое трепетание на пуантах (по-французски именуемое pas de bourree suivi) — так его она свела к минимуму. Зато покрыла плечи роскошным пуховым боа, увенчала глубокое декольте каплей кровавого рубина на солнечном сплетении и "умерла" очень оригинально — загнувшись дугой назад.
Тут совершенно некстати вспомнилась мне одноклассница из хореографического училища, обеспечившая себе безбедную старость в одном из ночных клубов Люксембурга. Посмотреть на ее умирающего лебедя восемь лет подряд съезжались клиенты из окрестных стран — программы менялись, но лебедь оставался постоянным гвоздем. От этого неуместного воспоминания никак не давала отделаться программа Имперского балета. Молодецкий "Канкан" с двухметровым Витаутасом Тарандой на пуантах; бодрая эротика новорусского "Болеро" с худруком театра Гедиминасом Тарандой, соблазнительно обнажающим мощные чресла из-под длинной юбки; сразу 15 развязных Кармен, имитирующих Майю Плисецкую,— для полного кайфа не хватало только сигареты и джин-тоника. Но бесхитростная публика, кое-как заполнившая зал Театра оперетты, была счастлива и без этого: большое искусство в умелых руках больших артистов оказалось совсем доступным и даже очень приятным.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА