Про Анатолия Мариенгофа никак не скажешь, что он оставил большой след в русской поэзии. Но маленький и очень конкретный — оставил. Это сочетание авангардного эстетизма с человеческой непосредственностью, почти кустарным стихотворством. Как раз для таких, не слишком масштабных авторов очень подходит "малая" серия "Библиотеки поэта". Компактный томик, который можно полистать и найти что-нибудь соответствующее настроению: "И я умру, по всей вероятности. / Чушь! В жизни бывают и покрупней неприятности". Вот и все стихотворение.
Анатолий Мариенгоф обеспечил себе место в истории литературы: благодаря удачно придуманному самоопределению "имажинизм" (от французского image, "образ" — хотя для какого поэта образ не важен?) он попал в учебники. Сыграло роль и еще одно вечное словечко — "циники", давшее название его роману. Цинизма особого в романе не было, но "лейбл" был обозначен. Правда, тут Мариенгоф разделил права с чеховским рассказом "Циник" (соотношение получилось, как у гоголевских "Игроков" с "Игроком" Достоевского).Еще одним определяющим для поэта стал фрагмент как будто шутливого хлебниковского посвящения имажинистам: "Голгофа / Мариенгофа /...Воскресение / Есенина". А сам поэт не преминул воспеть и свое имя, выдумав город Анатолеград. Смелость поэтики Мариенгофа-имажиниста, во многом сходная со смелостью футуристической, была продиктована не столько историческими переменами, революциями и новой жизнью. На Мариенгофа, например, большое влияние оказал его отец, добропорядочный глава пензенского филиала английского акционерного общества "Граммофон". Первый критик юного поэта забраковал его эпигонскую поэму "Гимн гетере". Приведя в пример Пушкина, который не боялся простых народных слов, отец предложил переименовать текст в "Гимн бляди" — так ему казалось честнее. Поэт последовал совету отца: какое-то время еще сочинял манерные вещи вроде "Жмурок Пьеретты", но вскоре исправился. И завещанное слово употреблял, и всячески богохульничал: "хилое тело Христа на дыбе / Вздыбливал в Чрезвычайке", и Марии предлагал сделать аборт. Насколько все это было рисовкой, можно судить по этому же, наиболее полному на данный момент поэтическому собранию Мариенгофа. Вслед за "Витриной сердца", "Кондитерской солнц", "Стихами чванствую", "Развратничаю с вдохновеньем" здесь идут стихи из рукописного сборника "После этого" (1940-1955). "После этого" — то есть после двух самоубийств, его лучшего друга Сергея Есенина и любимого семнадцатилетнего сына Кирилла: "Где кухня горя? Сверху, снизу иль откуда / Приносят мне дымящееся блюдо?"
В послереволюционные годы компания Анатолия Мариенгофа пользовалась определенным благоволением властей. Имажинисты выпускали сборник за сборником, пока другие поэты ввиду нехватки бумаги писали на черновиках друг у друга. Все их хулиганские выходки, вроде замены табличек "Петровка" на "улица Мариенгофа", а "Тверская" — на "улицу Есенина", легко прощались. Любому чекисту Есенин читал "Мать моя родина, / Я большевик", а Мариенгоф — "В этой черепов груде / Наша красная месть". Действовало безотказно.
Если нашей нынешней власти вообще потребуется поэтизация, то вот некоторые в этом направлении подвижки. Андрей Левкин, яркий представитель прибалтийского модернизма, знаменитый интернет-автор, с 1998 года, как дотошно указано редактором книги, "снимающий квартиру в Москве", дал ключевой образ взаимоотношений власти и народа. "Голем, русская версия" — так назван его новый роман и вся книга, вышедшая в набирающей обороты серии "Оригинал" издательства "Олма-Пресс".
Внешняя сторона романа — история одной московской улицы. Автор буквально следует дом за домом, описывая то свое жилище, то квартиры друзей, то книжный магазин и кафе, то пустырь: "Моя улица была не то чтобы центральной, но и не окраинной. Не то чтобы ее всякий припомнил по названию, но и совершенно незнакомой она бы никому не показалась". Эта улица у Левкина вовсе не конкретная, а обобщенно-московская. То ли назло Гиляровскому, то ли потому, что с 1998 года автор еще не успел стать москвичом.
В общем, москвоведческая часть получилась блеклой и размытой, как фон у мультиков. Тем заметнее собственно "големская" составляющая романа, вопрос о народе и власти. Жители левкинской улицы так и вели бы свое еле заметное существование, если бы не вырисовался на их горизонте новый персонаж, которого они в силу его загадочности определили Големом. Персонаж этот вроде занимается политтехнологиями (определение "политтехнолог" здесь звучит так же выгодно-всеобъемлюще, как "консультант" для булгаковского героя). Жители улицы Голема совсем не боятся, а, напротив, хотят с ним дружить и у него учиться.
Голем у Левкина — воплощение власти. Практически ответ на вопрос "Who is Mister Putin?". Конечно, не очень оригинально, учитывая, что первооткрыватель этого образа — австрийский писатель Густав Майринк. Но зато очень поэтично, ведь всех несчастных и убогих вроде созданного из глины и ожившего Голема, или детища Франкенштейна, или чудища из "Аленького цветочка" обычно жалеют. Левкинский Голем даже предлагает какую-никакую, а политическую программу. Власти должны объявить, что им тоже все "пофиг": выиграет девка Олимпиаду по какому-нибудь метанию копья, ее комментировать так: "Выиграла, тьфу, будто не русская". Тогда народ из своего обычного чувства противоречия только и будет делать, что выигрывать Олимпиады: "Потому что у нас не будет получаться, чтобы не получалось,— раз уж от нас требуют именно этого". В то же время, по Левкину, и народ жаждет, словно Голем, быть воссозданным властью: "Но мы-то должны быть чьими-то жертвами, иначе нам ничего вообще не понять. Должна быть какая-то решетка, по которой можно лезть, ползти, как цветной горошек, плющ". В общем, они нашли друг друга. И даже придуман ход, чтобы завершить эту идиллию: как когда-то у Венички Ерофеева в финале "Москвы--Петушков" появлялись ангелы, так и у Андрея Левкина в последней главе возникает Бог. И всех благословляет, а лучше бы, как злые ерофеевские ангелы, поскорее разрушил этого Голема.
Мариенгоф Анатолий. Стихотворения и поэмы / Составление, подготовка текста, вступительная статья, примечания Александра Кобринского. СПб.: Академический проект, 2002
Левкин Андрей. Голем, русская версия. М.: Олма-Пресс, 2002 (Серия "Оригинал")