В Кремлевском дворце прошел спектакль Большого театра "Дочь фараона". Балет французского хореографа Пьера Лакотта про англичанина, влюбившегося в египетскую мумию, публика встречала как диссидента из ссылки.
Возобновление "Дочери фараона" после 15-месячного перерыва привлекло большее внимание, чем самая громкая премьера. Из 6 тыс. зрителей Кремля (в зале был полнейший аншлаг, так что не сыскавшему места в партере корреспонденту Ъ пришлось отсидеть спектакль на коленях более везучего коллеги) по крайней мере половина была в курсе драматических перипетий, обрушившихся на несчастный балет. Бывший артистический директор Большого Геннадий Рождественский, изничтожив так и не виданную им "Дочь", оказался лучшим пиарщиком спектакля. Весь прошлый сезон пресса только и делала, что обмусоливала волюнтаристское решение дирижера; впавший в кому балет Большого не давал иных поводов для разговоров. В этом сезоне, избавившись от артистического диктатора, руководство Большого решило возобновить опальную "Дочь" — под давлением общественности и кассы. Местом возрождения был избран Кремлевский дворец.
Выбор площадки был продиктован банальным прагматизмом: необъятный полигон кремлевской сцены сочли подходящим для многолюдного балета с его циклопическими декорациями. При этом почему-то никому не пришло в голову, что аскетизм имперских 60-х годов ХХ века — совсем не то, что эклектика имперских 60-х годов XIX века. Для золотых колесниц, исполинских храмов, роскошных одежд, бутафорских львов и кобр трудно найти более дурацкую раму, чем вагонка стен и портала гигантского сарая. К тому же неподражаемый французский акцент мелкой техники, который с таким трудом осваивали артисты Большого, явно потерялся на просторах съездовского зала, здесь требуется хореография крупного помола. Все несуразности старины утратили трогательное очарование, а скоропалительность возобновления (театру была выделена всего одна репетиция в КД, а дирижер Александр Сотников появился буквально на премьере) привела ко многим накладкам. Осветители светили не туда и не вовремя. Кордебалет так и не "разметил" сцену: сбивался в кучу у задника, извивался змеей вместо стройных шеренг, не держал интервалы.
Впрочем, кордебалет в Большом вообще отличается своеволием — танцует прилично только то, что считает нужным. В "Дочери фараона" массовка никак не желала исполнять все эти неудобные па и чихать она хотела на Лакотта (Pierre Lacotte), специально приехавшего в Москву на репетиции. Положение, как обычно, спасли солисты: умница Денис Медведев, исполнивший изуверскую вариацию в pas de six, доставшуюся лакоттовской "Дочери" в наследство от царских времен; победительная Анастасия Яценко сразу в двух ипостасях — том же pas de six и "реки Гвадалквивир"; изящная Екатерина Шипулина, успевшая своими длинными ногами провернуть все rond партии Рыбачки. В сущности, здесь можно переписать всю программку, за исключением Геннадия Янина,— тот так вошел в роль пьяного слуги, что ненароком завалил свою единственную вариацию. Над всеми царила блистательная Мария Александрова в роли Рамзеи: фейерверки pas de chat, филигранность piqee и роскошная свобода вращений сделали служанку главной героиней балета.
Надежда Грачева, оставшаяся единственной фараоновой дочерью (две другие исполнительницы партии отбывают зарубежные контракты), с самого выхода дала почувствовать, какое одолжение она делает театру (балерине предстояло станцевать два спектакля подряд). Силы она экономила, следуя советской привычке: выделяла большие движения и небрежно проборматывала всю мелочевку. Вялость ног, монотонная интонация, нечеткость в кодах усугублялись этакой апатичной вальяжностью манеры, которую балерина, по-видимому, принимала за царственность; похоже, главной ее заботой было не уронить с головы массивную диадему. На премьере в 2000 году Надежда Грачева произвела куда более сильное впечатление.
Зато ее партнер Николай Цискаридзе танцевал с непривычным совершенством. Недели, проведенные им в Парижской опере (там он с успехом выступил в цикле "Баядерок"), не прошли даром. Неистовый грузин смог укротить темперамент, избавился от милой привычки комментировать мимикой собственные удачи и срывы, а также перестал доказывать себе и публике свое превосходство. Его поразительной красоты стопа обрела цепкость, пируэты — стройность и стабильность, поддержки — мягкость и точность, а актерская игра — рафинированный лаконизм, особенно уместный в спектакле, стилизованном под старину.
Публика была славная — не потребляла, но деятельно проживала происходящее. Некоторая растерянность после куцего первого действия, едва не загубленного инертной примой и расхлябанным кордебалетом, сменилась финальной овацией. В ней звучало торжество победившей демократии. И действительно, впервые в советской истории балета спектакль вернулся на сцену под давлением народных масс. Корреспондент Ъ, посильно ратовавший за реанимацию "Дочери", вздохнул с облегчением: несмотря на очевидные композиционные просчеты, балет стоил потраченных усилий.
Однако торжество это мнимое. Во-первых, "Дочь фараона" еще ждут испытания. После трех майских спектаклей жизнь так и не втанцованного спектакля может прерваться снова: весь осенний сезон балетная труппа проведет в США. Во-вторых, несмотря на видимую демократичность нынешнего руководства Большого, эта самая демократичность — результат доброй воли этого самого руководства. Никаких объективных принципов управления, позволяющих проводить в театре разумную репертуарную политику, как не было, так и нет. И если бы Геннадий Рождественский своевременно не подал в отставку, видели бы мы все эту "Дочь". И Большой, и его зрители не застрахованы ни от реставрации какого-нибудь "Золотого века" советского наследия, ни от продвижения бездарных, но отечественных творцов, если у балетного руля окажется человек без фараона в голове, зато с твердыми убеждениями.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА