Поэтов выбрали представительных: Кушнер, Кублановский, Кекова, Кибиров. Трудно сказать, что подвело поэтов — изобразительная сила их таланта или же изобразительная сила художника Репина, но все они, в других предметах совершенно различные, оказались удивительно похожи друг на друга. Пока листаешь альбомчик в поиске оригинальной мысли, десять поэтов отпадают один за другим, словно какие-нибудь "десять негритят" Агаты Кристи. Историческая память у всех оказалась коротковата. Поэты почувствовали себя не пушкинскими импровизаторами, а замученными школьниками, которых заставляют описывать картинку из учебника. Добрая половина картин — "Не ждали", "Бурлаки на Волге" — действительно знакома им по советским учебникам. Школьный рефлекс заставляет авторов прилежно описывать цветовую гамму ("В оттенках коей липа и крыжовник / смешалися с рябиной, алычею", Юрий Кублановский), демонстрировать свою образованность (дважды Репина сравнивают с другими художниками, и оба раза — с Рембрандтом), а потом делать вывод, "что хотел сказать художник" ("И Кабул горит, / и аул в огне — / неизменный вид, / надоевший мне", Алексей Пурин). Или же радость узнавания сменяется у поэтов печальным сравнением с собственной персоной: "Давно не молод я и толст — / Передо мной все тот же холст" — Сергей Гандлевский о "Бурлаках", "Знаю мальчиков этих кровавых — / Глазки кроличьи налиты всклень" — Александр Леонтьев о портрете Мусоргского. Поэтам трудно сконцентрироваться на Репине, они невольно выдают истинный предмет своего вдохновения: "И кажется, что загодя готов / Эффект: нам словно дали крупный чек". Это — лауреат Государственной премии, почти классик, Александр Кушнер. Похоже на то, что книга "Dichters over Repin" — результат западно-глобалистских происков, стремящихся доказать нам, что и солнце русской поэзии закатилось, и Репин — художник чудовищный.
Если бы Владимир Набоков подошел к Сервантесу таким же манером, как наши поэты к Репину, мы бы его поняли. Русский писатель должен по-английски читать лекции об испанском писателе американским студентам. Но Набоков — не Кушнер, его "занудные" лекции покорили американцев, а спустя полвека их издают у нас отдельной полноценной книгой.В книге воспроизводятся очень подходящие фотопортреты Набокова: улыбающийся в нелепом капюшоне или с сачком за охотой на бабочек — он подозрительно напоминает героя своих лекций. Облачившись в профессорские "латы" и вооружившись собственным тщательным пересказом романа, Набоков набрасывается и на "околодонкихотовские" фантомы, и на сам роман. Сервантес подвергается массивной литературоведческой атаке, Набоков объявляет его "сущим пугалом среди шедевров", а определение "величайший из романов" — просто "чушью".
"Дон Кихот", по Набокову, демонстрирует условность разграничения победы и поражения, а также тонкую грань между уязвимостью и силой писателя вообще. Романная реальность может обернуться фикцией. Пародирующий рыцарский роман текст — сам оказаться наполненным штампами. Пусть пародию объявляют образцом, а жестокость — гуманизмом. Пускай тень, отброшенная героем, окажется важнее и героя, и его автора. Главное, наладить исторические связи: чтобы кто-то потом вообще захотел надевать латы и азартно рваться в бой, например с "лекциями о Гумберте".
После Лолиты, Дон Кихота, Гамлета, Шерлока Холмса и Д`Артаньяна создать подобный значительный образ все труднее. Тем более отбросить от него более или менее приличную тень на последующие века. Испанский писатель Артуро Перес-Реверте (Arturo Perez-Reverte) довольствуется тенью от тени. В его романе "Клуб Дюма" в театре теней играют и мушкетеры с Ришелье, и капитан Блад со Скарамушем, и Шерлок Холмс с Ирэн Адлер, и мисс Марпл с Мефистофилем. Главный герой, библиоман Лукас Корсо,— двойник Дон Кихота с обязательной для ХХ века поправкой: кроме книг, он любит деньги. Благодаря чему "Клуб Дюма" — детектив. Изданный в детективной серии "Лекарство от скуки" (составитель Б. Акунин) роман Переса-Реверте — пока самый сильнодействующий.
Если по-набоковски прочесать "Клуб Дюма", он мгновенно развалится на кусочки и потом в целое уже не соберется. Две сюжетные линии: поиски старинного дьявольского "справочника по миру теней" и история с рукописью Дюма — почти никак не связаны между собой. Сравнение всех действующих лиц с персонажами "Трех мушкетеров" нарочито. Герои только и делают, что цитируют своих предшественников, и сами осознают, что ходят не по земле, а по страницам (это не люди, а функции: например возлюбленную Лукаса Корсо вообще зовут Никон, потому что она работает фотографом).
Правда, роману от такого разбора будет только по-приятному щекотно. Потому что это отъявленный постмодернизм с прочным налетом попсовости в качестве железного алиби. Само понятие "литература" здесь по уже укоренившейся постмодерновской традиции то возносят на пьедестал, то швыряют в грязь: книги — одновременно и драгоценные реликвии, и порождения дьявола.
Как в любую добротную постмодерновскую игру, в "Клуб Дюма" можно несколько раз сыграть. Например, Роман Полански снял по этому роману фильм "Девятые врата" (мушкетерскую линию вообще игнорировал, из Корсо, "матерого волка" с кривыми зубами, сделал красавчика, из игры — мистическую драму). А в быту можно использовать сценарий создания клубов "по интересам". Правда, вряд ли кто-нибудь будет теперь смаковать творения Дюма. А экстазы толкиенистов и инфантилизм "поттеромании" даже Лукас Корсо признал бы дурным тоном.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Поэты о Репине. Гронинген: Издательство "Пассаже", 2002Владимир Набоков. Лекции о "Дон Кихоте" / Перевод с английского; предисловие Ф. Бауэрса, Г. Дэвенпорта. М.: Издательство "Независимая газета", 2002
Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье / Перевод с испанского Натальи Богомоловой. М.: Иностранка, 2002