Иногда я встречаюсь с журналистами, прошедшими чеченскую войну. Мы говорим о том, что всем нам, в сущности, повезло. Потому что мы остались живы. Потому что нам не стыдно за то, что мы сделали за эти два года. Потому что было очень трудно, но мы справились.
Пока господин Ястржембский не придумал аккредитацию, на территории Чечни, объявленной зоной контртеррористической операции, для журналистов действовали бумажные пропуска, написанные от руки. Такие пропуска выдавал военный пресс-центр и выдавал только тем журналистам, которые ему нравились. Остальным приходилось томиться на военной базе в Моздоке в ожидании вертолета, который привезет счастливчиков-журналистов и свежие новости. Чаще всего в московских редакциях новости узнавали быстрее, чем мы на военной базе. Некоторые репортеры теряли надежду на нормальную работу. Они научились довольствоваться сводками пресс-центра, которые отличались одна от другой только датами. Но многие так и не научились.На следующий день после того как в Грозный вошли войска, пресс-центр официально объявил, что выезд в Грозный для "благонадежных" журналистов состоится не раньше чем через неделю. Со мной было еще двое фотокорреспондентов-стрингеров, мы подделали бумажные пропуска и напросились в машину МЧС, которая первой должна была въехать в голодный разрушенный город. Документы у нас проверяли на каждом посту. На каждом посту нам светили, по крайней мере, связанные руки и ночь в зиндане — до выяснения обстоятельств. Но мне кажется, что этот риск был оправданным. Мы первыми из российских журналистов увидели то, что осталось от Грозного после его штурма. Трупы двух убитых женщин прямо на дороге недалеко от Минутки. Слепой старик в заячьей шапке и розовом одеяле на уцелевшем балконе разрушенного дома. Дымящиеся развалины. И первая многокилометровая очередь за кашей у походно-полевой кухни МЧС.
Когда в Моздок приехал господин Ястржембский, стало ясно, что времена меняются. Первым делом помощник президента спросил, есть ли у нас страховка на случай смерти или увечья. Страховки ни у кого не было. Помощник президента был очень удивлен. "Сначала страховка, потом аккредитация",— сказал чиновник и пообещал, что аккредитацию получат все желающие журналисты. В этом он нас не обманул. Аккредитации мы получили.
Только оказалось, что аккредитация аппарата Ястржембского на самом деле не сильно отличается от аккредитации военного пресс-центра. На этот раз журналисты оказались запертыми не на военной базе в Моздоке, а на военной базе в Ханкале. Все вылеты и поездки планировались все тем же военным пресс-центром, и мы опять отчаянно завидовали счастливчикам — журналистам центральных телеканалов и проправительственных газет.
Однажды я собрала свои вещи в рюкзак и вышла из лагеря на трассу. В Ханкале нас методично запугивали жизнью вне лагеря, поэтому врагами мне казались все, кто проезжал по трассе. Но первая же легковая машина довезла меня до Грозного. Там началась настоящая жизнь, настоящая работа. Так я нарушила правила аккредитации. С тех пор ездить в Ханкалу я перестала. Зачем ездить туда, где нечего делать?
Примерно через год на военной базе остались только съемочные группы ведущих телеканалов. Остальные занялись самостоятельным поиском информации. Мы нанимали таксистов и ездили по Чечне. Кого-то из моих коллег "разоблачали" на постах и высылали из Чечни. Кому-то везло. Женщинам всегда было немного легче — если ты женщина и едешь в машине на заднем, документы у тебя проверяют очень редко. А если ты, к примеру, спишь, то тебя уж точно никто не тронет. К женщинам в этой республике особое отношение. Их как будто бы нет.
Так я попала и в Центорой, в дом к главе республики Ахмаду Кадырову, которого какое-то время почему-то тщательно прятали от журналистов. После интервью с бывшим муфтием я отправилась в Гудермес. В тот же день знакомые из чеченского УБОПа предупредили меня о том, что начальник УФСБ по Чечне Сергей Кадяев отдал приказ о поимке журналистки с моей фамилией. Друзья вывезли меня из города на военной машине.
Наверное, мои коллеги правы — всем нам действительно очень везло. Может быть, еще и потому что все мы старались быть очень осторожными. Мы понимали, что ошибка одного корреспондента создаст проблемы для всех остальных. Так было после истории с Андреем Бабицким, когда военные плевали нам вслед. Так было после истории с "ямами" Анны Политковской. Мои коллеги по той войне и сегодня считают, что нужно стараться делать свое дело очень тихо: излишний шум никогда никому не помогал.
МЫСЛЬ Наверное, мои коллеги правы — всем нам действительно очень везло. Может быть, еще и потому что все мы старались быть очень осторожными. Мы понимали, что ошибка одного корреспондента создаст проблемы для всех остальных