В Большом зале петербургской филармонии дал концерт джазовый дуэт Гэри Бертон--Макото Одзоне. Из Петербурга музыканты отправились в Москву, чтобы стать участниками фестиваля "Триумф". Может показаться, что аренда для их концерта филармонического зала — амбициозная выходка организаторов. Однако всякому, кто слышал дуэт, ясно: здесь, среди беломраморных колонн, им самое место.
На протяжении четырех десятилетий Гэри Бертон (Gary Burton) — лучший в мире вибрафонист. Титул, впрочем, довольно условный, так как заслуга придания вибрафону статуса виртуозного сольного инструмента самому Бертону в основном и принадлежит. Фантастическая ловкость, с которой он управляется с четырьмя палочками, и элегантность его импровизационных построений сделали его партнером главных джазовых звезд последних 30 лет. Ведь в придачу к его собственной безупречности за Бертоном — волшебный тембр, ударный инструмент без звука удара, несколько переливчатых октав серебряных колокольчиков. Он играл со Стеном Гецом (Stan Getz), Джоном Скофилдом (John Scofield), Стефаном Граппелли (Stephane Grappelli), Пэтом Меттни (Pat Metheny) и Кейтом Джарреттом (Keith Jarrett). В 80-е годы выступал с Астором Пьяццоллой (Astor Piazzolla). Самый прочный и знаменитый из альянсов Бертона — его дуэт с Чиком Кориа (Chick Corea), 30-летие которого им предстоит отпраздновать в этом году. Будни же Гэри Бертона — концерты и диски (их уже шесть) с японским пианистом Макото Одзоне (Makoto Ozone), которого он заметил и вывел в высший джазовый свет в 1983-м. Одзоне тогда заканчивал главную американскую джазовую школу, колледж Berklee, где Бертон давно уже профессор и нынче даже проректор. Удивительно, но и спустя 18 лет в их дуэте сохраняется распределение ролей: строгий меланхоличный гуру и резвый вундеркинд.
Петербургский концерт они начали с самого строптивого и интеллектуального материала, что есть в джазовой классике: композиций Телониуса Монка (Thelonious Monk). Грамотные слушатели пытались поначалу аплодировать каждому соло, как это и положено в джазе, но чем дальше, тем больше сникали. Хитросплетениям музыкальных орнаментов, которые громоздили оба музыканта, невозможно было не поддаться: они затягивали, как медитативные формы, и в конечном счете перебивали даже квадратную сетку и действие ритма, тоже далеко не инертного. За Монком последовали темы Кориа, Бенни Гудмена, Пьяццоллы, а под конец — несколько вещей из только что записанного альбома транскрипций классики: Равель, Сэмюэл Барбер, специально для русской публики — прелюдия Рахманинова. В дуэте с вибрафоном роялю часто отводится роль ритм-секции с несколько трескучим тембром. Макото Одзоне компенсировал такое странное амплуа изысканностью артикуляции (в особенности в импрессионистической "Бразилии" Чика Кориа). Бертон же ни на секунду не давал угаснуть фосфорическому свечению своего инструмента, поддерживая такую оперативную скорость, что ощущение чудесного трюка не проходило весь концерт. Особенно странно с соло вибрафона звучит танго. Вместо антропоморфных стонущих тембров из аутентичных версий Пьяццоллы — банданеона, кларнета, струнных — только ласковый прохладный звон, и никакой знойной страсти. Так во всем: восхитительные гармонии, строгая композиционная архитектура, напористый ритм, спирали импровизационных орнаментов, но все эти джазовые доблести — совершенно вне джаза.
Самое простое объяснение, что филармонический зал превращает любую джазовую музыку, стоит ей здесь очутиться, в род гершвиновской "Рапсодии в стиле блюз", было опровергнуто финалом программы. Бертон и Одзоне сыграли собственную версию третьей части фортепианного концерта Джорджа Гершвина. И оказалось, что они пошли куда дальше автора. Гершвин приспособил джазовые идиомы к традиционному академическому жанру. Современный дуэт из нехитрой классической попсы делает замысловатую, высокотехнологичную, с довольно экзотической тембровой драматургией пьесу. И с любым материалом, будь то хоть сладкие песенки 30-х годов, хоть равелевская "Гробница Куперена", поступают так же: строят прихотливые рапсодии с элементами ушедшего в прошлое стиля джаз. Типологически это неоклассицизм, ностальгическое и эстетское искусство, возникшее на этот раз не на давно остывших развалинах, а на еще горячей джазовой почве.
КИРА Ъ-ВЕРНИКОВА, Санкт-Петербург