На фоне разговоров о грядущей реформе силовых структур и множащихся слухов то о переформатировании, то вовсе о расформировании Следственного комитета РФ только что опубликованные результаты исследования Института проблем правоприменения об особенностях работы нашего следствия и правоохранительной системы в целом представляются крайне актуальными. Они позволяют понять, как устроена правовая система, в которой "процессуальным браком" считается оправдание человека, преступность выявляется только в маргинальных слоях, а оценка эффективности работы ориентирована не на качественные, а на количественные показатели
Фото: Коммерсантъ / Сергей Киселев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Как известно, окончательно признать виновным человека, обвиняемого в каком-либо преступлении, может только судья. Однако в российской практике приговор судьи менее чем в 1 проценте случаев будет коренным образом отличаться от заключения следователя. Менее чем в 1 проценте случаев после работы следователя человек может быть реабилитирован. Эти удивительные цифры превращают следователя в ключевую фигуру российской уголовной юстиции — ведь именно он по факту, забирая дело у оперативников, выносит решение о виновности.
Место такого человека в российской системе поиска преступников тоже уникально. В большинстве стран принята так называемая двухчастная система, где, во-первых, существуют полицейские и детективы, которые бегают по улицам, разговаривают с людьми, собирают улики и другую ценную информацию, а во-вторых, имеются прокуроры, которые совместно с судьями превращают собранную полицией информацию в юридически корректно оформленные документы, которые указывают, что преступление совершил именно этот человек. Где-то основная нагрузка по производству доказательств лежит на суде: именно судья следит за их корректностью. Где-то, напротив, прокурор самостоятельно проводит экспертизу и приносит в суд уже готовые документы. Иногда в помощь прокурору выделяется специальный человек, который контактирует с судом. Но везде и всюду мы видим двухчастную систему.
В России иначе: система трехчастная. У нас есть полиция, есть прокурор, но есть еще и следствие, которое основательно отделено от двух других ведомств (хотя формально следователи существуют в Следственном комитете РФ, а также в ФСБ и МВД, причем на долю последней структуры приходится самый большой штат следователей, они работают как независимая профессиональная группа; скажем, следователи МВД чаще общаются с прокуратурой, чем с полицией). В результате такой организации судопроизводства возникает ситуация, когда с каждым материалом — будь то опрос свидетеля или протокол осмотра места происшествия — последовательно работают три человека: полицейский, следователь и прокурор, периодически дублируя функции друг друга. Основная нагрузка при этом лежит на следователе: именно он, принимая "сырье" у полиции, превращает его в уголовное дело — главный документ российского судопроизводства.
Заметим, трехчастная система крайне негибкая: прокурор в России не может давать полиции указания по делу через голову следователя — поискать дополнительные улики, найти такого-то человека, хотя именно прокурор, по закону, координирует борьбу с преступностью и обязан следить за ходом дела в целом. У нас сотрудник прокуратуры имеет право только вернуть дело обратно (обвалив всю работу следователя) или пустить его дальше в суд. В условиях крайней забюрократизированности процесса тонкая совместная работа над делом разных ведомств становится невозможной. Все это предсказуемо снижает шансы на оправдание человека.
Разумеется, у такой организации судопроизводства в России есть своя логика, о которой речь пойдет ниже. Но практически сразу при знакомстве с ней возникают и логичные вопросы. Скажем, такой: как наш следователь умудряется никогда не привлекать к ответственности невиновных, то есть с первого раза угадывать, что именно этого человека точно осудят?
Реальность за порогом Следственного комитета отличается от той, что показывают в детективах: как правило, вместо увлекательного поиска преступника следователь занят оформлением бумаг. Даже самое простое уголовное дело должно содержать не менее 150 страниц
Фото: Дмитрий Коротаев, Коммерсантъ
О даре предвидения
Чтобы ответить на многочисленные вопросы, связанные с организацией работы ключевого звена российского судопроизводства, Институт проблем правоприменения провел опрос самой массовой категории следователей — занятых в системе МВД — в трех регионах РФ, получив в общей сложности 681 заполненную анкету, а кроме того, провел ряд глубинных интервью. Сопоставив полученные данные с показаниями статистики, можно пролить свет на внутреннюю кухню представителей этой уникальной профессии.
Если говорить о даре предвидения приговора, свойственном нашим следователям, то, видимо, его секрет коренится в двух вещах. Во-первых, правоохранительная система в РФ устроена таким образом, что работает с очень простыми и очевидными делами. Именно поэтому на душу населения у нас преступность оказывается ниже, чем в Германии. Что происходит с мало-мальски сложными делами? Они либо отфильтровываются на предварительной стадии еще полицией, которая отказывается возбуждать уголовное дело, начинать серьезное разбирательство, не находя состава преступления, либо становятся "глухарями". "Глухарь" — это дело, в котором точно не найдут никакого подозреваемого (по самым разным причинам). Если следователь видит, что от дела никуда не деться, а до подозреваемого не добраться, то он тяжело вздыхает и начинает набивать его самыми разными бумагами (протоколами, освидетельствованиями и прочим), чтобы имитировать активность. Со временем, как он знает, это дело просто уйдет в архив.
Посмотрим на статистику: 30 процентов составов преступлений (это даже не статьи УК, а отдельные части статей, образующие пресловутые "составы") дают 90 процентов российской преступности. Что это за составы? Самые элементарные из существующих: кражи, грабежи, мошенничества — наиболее популярная троица. Все остальные составы преступлений, которых насчитываются сотни, российское следствие предпочитает либо не замечать, либо преобразовывать во что-то простое.
Эта особенность, кстати, вполне проявилась в громком деле против Алексея Навального: эксперты, за дебатами которых я следил, за голову хватались, увидев вменяемый ему состав преступления,— по их мнению, следствие просто не справилось с делом, сведя все к родному и понятному мошенничеству. Иллюстрация красноречивая: получив сложное дело, следователь либо не будет им заниматься, либо постарается свести его к простой растрате.
Вторая составляющая "предвидения" — это ставка на слабого обвиняемого. Если обратиться к структуре преступности, выяснится, что 60 процентов осуждаемых в РФ — это безработные, еще 20 процентов — это люди, занимающиеся физическим и ручным трудом, и только 20 процентов — представители всего остального населения. Когда мы из последних 20 процентов уберем молодежь, числящуюся студентами, то увидим совсем небольшой уровень привлечения к уголовной ответственности тех, кто не входит в потенциально маргинализированные классы. Между тем эта картина не соответствует мировой практике: умные и обеспеченные повсюду тоже совершают преступления — просто не такие, как низкоресурсные группы населения. Однако, заметим, у нас 30 процентов населения имеют высшее образование, но среди привлекаемых к уголовной ответственности диплом о высшем образовании есть только у 5 процентов.
Соответственно российский следователь, как правило, имеет дело с очень простым, очевидным преступлением и со слабым обвиняемым, у которого мало социальных связей, плохой адвокат, нет богатых родственников и так далее,— словом, с человеком, на которого легко надавить (поэтому почти все обвиняемые признают на стадии следствия свою вину) и который не будет сопротивляться, когда его осудят. В общем, открывая дело, они затевают беспроигрышную игру.
Со статусными подозреваемыми вся система предпочитает не связываться. Еще оперативник постарается такого подозреваемого обелить, потом ему подыграет следователь... Пожалуй, есть один вид преступлений, где эта логика не очень срабатывает,— это уголовные дела, открываемые по результатам нарушения правил дорожного движения, повлекшего тяжкие последствия. Следователи, которые специализируются на ДТП, проще общаются со статусными подозреваемыми. Но надо сказать, что в таких делах всегда очевиднее доказательная база: скажем, велика роль технической экспертизы, которая, как правило, однозначна.
Качество — в количестве
Почему следователь работает так, а не иначе? Не стоит сразу объяснять все коррумпированностью и злонамеренностью. О чем нужно говорить в первую очередь, так это о проблеме перегрузки и о показателях эффективности.
Дело в том, что следователь в России очень сильно перегружен ненужной работой. Если он начнет вникать в сложные дела, то обвалит все свои индивидуальные показатели или ему придется найти еще 10 часов в сутках, чтобы выдать на-гора, что полагается. Русская традиция требует оформления огромного количества бумаг по очень простым преступлениям.
Возьмем элементарный кейс: человек под видеокамерой своровал товар из магазина. Казалось бы, доказательство налицо, чего здесь копать? Однако следователю, чтобы передать это дело в суд, нужно собрать 150-200-страничную доказательную базу. Предположим, что он будет упорядочивать материалы дела хронологически. Тогда получится, что сначала в папку ляжет выписка из книги учета сообщений о преступлениях, потом рапорты двух полицейских, которые первыми прибыли на место. Далее туда попадут: протокол осмотра места происшествия, рапорт членов следственно-оперативной группы, протокол изъятия вещественного доказательства — видеозаписи. Следом лягут повестки, направленные свидетелям, протокол опроса свидетелей, протокол осмотра вещественного доказательства в присутствии понятых, экспертиза вещественного доказательства, протокол задержания и допроса подозреваемого, постановление об избрании меры пресечения. Наконец, будут подшиты: постановление суда, если человека заключили под стражу, актирование всего того, что обвиняемый украл, направление в экспертное учреждение для установления стоимости украденного, постановление о направлении запроса в магазин для уточнения отпускных цен украденного, сам запрос и ответ на него... И это в случае самого рационального ведения дела. В завершение всех бумаг (список которых можно продолжить — но жаль журнальных полос) будет еще 10-15 страниц текста с подробным обвинительным заключением, которое потом после небольшой редакции превратится в приговор суда. Если вы когда-нибудь сталкивались с оформлением большого числа бюрократических документов, то можете понять, почему следователю хочется максимально упростить себе работу. Ведь средняя нагрузка на него — два дела в месяц.
Вообще-то законодательством предусмотрена позиция "помощника следователя", который должен брать на себя оформление документов, но в реальных штатных расписаниях эта позиция отсутствует. Впрочем, даже приставив к каждому следователю по помощнику, проблемы не решить. Нужно радикально упрощать процедуру: более половины дел, которые проходят через наше следствие, совершенно очевидные. Скажем, у нас закрепилась практика не вызывать свидетелей в суд (отчасти потому, что преступность выявляется в маргинализированных слоях), но это серьезно перегружает следователя: вместо того чтобы тут же в суде опросить всех и принять решение, требуется собирать тонны формализованной макулатуры.
Очень серьезно сказываются на работе следствия и принятые в ведомстве показатели эффективности. Насмотревшись детективов, человек со стороны может подумать, что самый очевидный показатель эффективности — это количество раскрытых дел. Не тут-то было. Формально следователь руководит расследованием, но, как показывает практика, если дело ляжет на полку мертвым грузом, никто его ругать не будет — всем понятно, что за сложные случаи лучше не браться. Жалобы следователей на то, что их гоняют за нераскрытие дел, я слышал лишь однажды, и то в известном контексте: один респондент рассказывал, что в соседнем районе появился сумасшедший начальник — требует раскрываемости!
Реально же берутся в расчет только два показателя. Первый — количественный: сколько дел направлено в суд. Соответственно чем больше, тем лучше. Второй сами следователи называют качественным, хотя в нем речь прямо идет о том же количестве — количестве отмененных процессуальных решений. Здесь все наоборот: чем меньше — тем лучше. В пределе отмененные решения — это оправдания и реабилитации, но поскольку их число ничтожно мало, то учитываются также возвраты дел прокурором, отмена постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела прокуратурой и так далее.
Вот и получается: чтобы "качество следствия" признавалось высоким, нужен пресловутый "дар предвидения", то есть весь комплекс мер, направленных на то, чтобы дела были предсказуемыми и решения однозначными.
Обвиняемые ждут приговора судьи, однако в большинстве случаев этот приговор ничем не будет отличаться от заключения, уже сделанного следователем
Фото: Владислав Лоншаков, Коммерсантъ
В вуз за пенсией
Какие мотивы приводят людей в эту профессию?
В ходе опроса мы выяснили, что часть (весьма небольшая, правда) соглашается на эту работу из романтических побуждений — бороться с преступностью, как в кино (как правило, такой "трек" свойствен выпускникам гражданских юрфаков, у которых ранее в окружении никто не работал ни в следствии, ни в правоохранительных органах). Ощутимая доля следователей (до 40 процентов) приходит в профессию, продолжая дело семьи. Но все-таки чаще всего сказывается другой резон — понятный человеческий расчет.
Если мы выедем за пределы МКАДа, то поймем, что сегодня у следователя в России вполне приличная зарплата — 30-40 тысяч рублей. По меркам райцентра (заметим, у нас половина населения живет в городах с численностью до 100 тысяч человек), это уже хорошо. Плюс следователь рано выходит на пенсию. Если молодой человек поступил в ведомственный вуз, у него сразу идет стаж — считай, с 17 лет. Ему остается еще 15 лет проработать по профилю, и все — пенсия с 37 лет. Она небольшая, но, в общем, симпатичная — 12-15 тысяч рублей. При этом в отличие от судей, которым запрещено заниматься чем-либо после прекращения своей профессиональной деятельности, следователи могут делать что хотят,— идти в бизнес, становиться чиновниками, переквалифицироваться в адвокаты. Это второй важный плюс. Конечно, работа связана с перегрузкой, но она уважаемая, понятная и не слишком пыльная. Социальные гарантии делают эту профессию крайне привлекательной для женщин, поэтому они составляют более 70 процентов всего следственного корпуса МВД. Впрочем, карьеру быстрее делают мужчины: среди руководителей женщин и мужчин почти равное количество.
В последние годы наметилась тенденция: все больше следователей получают образование в ведомственных вузах (многие из них заочно). Отчасти это объясняется преимуществом начисления стажа, о котором говорилось выше, но еще и некоторым повышением престижа самой профессии. Раньше большинство ребят, закончивших ведомственный вуз, всеми правдами и неправдами старались увильнуть от предусмотренной работы на государство — в следствии и зарплаты были ниже, чем в адвокатуре, и перспектив никаких. Сейчас — на общем фоне просевшего рынка труда — поднявшиеся зарплаты следователей выглядят получше, и выпускники строят карьеру по специальности. Это в целом хорошо, если бы не качество образования, которое дают ведомственные вузы. Все-таки большинство экспертов сходятся во мнении, что юридическая подготовка там оставляет желать лучшего.
Российский следователь, как правило, имеет дело с очень простым, очевидным преступлением и со слабым обвиняемым, у которого мало социальных связей, плохой адвокат, нет богатых родственников,— словом, с человеком, на которого легко надавить
Завершая социальный портрет нашего типичного следователя, стоит заметить, что это менее замкнутая и более разговорчивая профессиональная группа, чем, скажем, оперативные работники. Следователь мало чем отличается от учителя — такой же образованный бюджетник. Разумеется, на какие-то темы представители этой профессии предпочитают не говорить: о коррупции, насилии в ведомстве. Причем не только с респондентами, но и с малознакомыми коллегами: несколько раз я оказывался в кулуарах мероприятий, где собирались исключительно следователи, и замечал, как аккуратно они обходят все чувствительные темы. Так что эти люди умеют не только говорить, но и молчать.
Интересный вопрос: есть ли у следователей своя "белая кость"? Предположительно, ею могли бы оказаться сотрудники самого Следственного комитета, который как раз берется вести все сложные дела: по особо тяжким преступлениям (убийства, изнасилования), связанные с коррупционными, экономическими, налоговыми скандалами, а также дела, возбуждаемые в отношении спецсубъектов — депутатов, судей, сотрудников полиции и так далее. Прокуратура, которая сохраняет координирующую роль над всем следствием, как правило, передает Следственному комитету и все мало-мальски громкие и резонансные дела. К сожалению, у нас пока нет опросных данных по этому ведомству, но статистическая информация хорошо известна. И она не слишком утешительна: скажем, нагрузка на следователя СК РФ такая же, как на следователя МВД, при этом сами дела сложнее и требуют более тщательной проработки. Неудивительно, что, по последним данным, в СК РФ гигантская текучка: до половины его сотрудников имеет опыт работы менее трех лет (для сравнения: средний стаж следователя в МВД — 10 лет). Соответственно люди не успевают приобрести должную квалификацию, что, кстати, сказывается на качестве ведения многих дел, в том числе важных и резонансных. Мы имеем все основания говорить, что в ряде регионов следователь МВД в среднем имеет больший опыт и лучшую квалификацию, чем следователь СК РФ, как это ни парадоксально.
Говорящие головы
Начав разговор с констатации того, что следователь в России — ключевая фигура всего уголовного процесса, хочется в конце его этот тезис расширить, затронув функции судьи и прокурора в нашей нынешней системе юстиции.
По сути, функция суда сегодня сводится к одному простому действию — назначить меру наказания. Суд почти ничего не выясняет сам, в принятии решения он целиком опирается на работу, проделанную следователем. Мы знаем из мемуаров тех, кто писал наш Уголовно-процессуальный кодекс 2001 года, что они как раз хотели уйти от российской практики переписывания обвинительного заключения в приговор. Поэтому ввели формулу, согласно которой обвинительное заключение должно содержать только перечень доказательств, а не развернутое обоснование виновности. Формула, однако, не прижилась, и все пошло по-старому: в заключении подробнейшим образом описывается, что происходило и какими именно доказательствами это подтверждается.
А фигура государственного обвинителя при типовых рутинных делах оказывается и вовсе загадочной. Фактически прокурор выступает в роли "говорящей головы": читая суду обвинительное заключение, он скорее всего впервые возьмет его в руки в зале суда.
В 2007 году, когда Следственный комитет был выделен в отдельное ведомство из структур прокуратуры, это преобразование осуществлялось под лозунгом: давайте разорвем порочную связь следственных действий с надзором за соблюдением законности. Идея была вроде бы неплохой, но при ее осуществлении у прокурора почему-то забыли отобрать две важные функции: он все равно остается "приемщиком" работы следователя и он же продолжает координировать борьбу с преступностью, то есть остается кровно заинтересованным в том, чтобы дело устояло в суде, чтобы не появилось оправдательных приговоров. Получается очень странная схема, в которой отдельные части уголовной юстиции снижают качество работы (и саму мотивацию работать хорошо) друг у друга.
И последнее. От возможной реформы своего ведомства, о котором теперь много говорят, следователи ничего хорошего не ждут, предполагая, что любые новации — какими бы продуманными ни были, в итоге обернутся очередной бюрократической волокитой. И под этим скепсисом, надо признать, тоже есть внушительная "доказательная база".
Цифры
В Следственном комитете РФ, ведомстве Александра Бастрыкина (на фото), фиксируется колоссальная текучка кадров
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Следствие ведут...
У следователя в России женское лицо, часто — заочное образование и бюрократический подход к своей работе
Более 2 млн преступлений регистрируется в год в России, из них: 50% дел ведут следователи МВД, 40% дел расследуются без привлечения следователей на стадии дознания (мелкие преступления, не требующие юридической проработки документов), 10% дел остаются на долю следователей Следственного комитета РФ и ФСБ (ФСБ в среднем расследует в год не более 4500 преступлений).
71,7% следователей МВД в России — женщины
31-33 года — средний возраст следователя
около 10 лет — средний стаж следователя МВД
41,1% следователей до своего трудоустройства имели в семье работников правоохранительных органов
74,9% следователей не меняли региона проживания
почти 40% следователей получили заочное образование
у 6,2% следователей высшего юридического образования нет совсем
72,3% следователей не работали нигде, кроме следствия
83,2% следователей считают, что главное в их работе — не "умение установить подозреваемого", а "умение грамотно провести следственные действия после того, как установлено лицо, подозреваемое в преступлении"
13,1 дело одновременно находится в производстве следователя
16 следователей, как правило, обслуживают один административный район
В суде по делам, которые вело следствие, будет оправдано менее 0,2% обвиняемых
Более 90% уголовных дел, доходящих до суда в России, содержат признание вины