Неудобный драматург

Некролог

Один из важнейших театральных авторов XX века, выдающийся американский драматург, неоднократный лауреат Пулитцеровской премии и премии "Тони" Эдвард Олби скончался на 89-м году жизни.

Эдварда Олби судьба связала с театром почти с рождения: не знавший своих родителей, он был усыновлен семьей, владевшей сетью небольших театров. Правда, театры эти были курортными, никчемными, а приемный сын их хозяев стал не просто выдающимся драматургом, но отважным нарушителем многих общепринятых правил. Впрочем, семья была богатой, и это дало Эдварду возможность не только получить отличное образование, но и долго выбирать себе дело по душе, примеряя на себя самые разные занятия — от продажи книг до работы за барной стойкой.

Олби вспоминал, что к занятиям драматургией его подтолкнул знаменитый писатель Торнтон Уайлдер. В предисловии к своему первому сборнику Олби определил природу театра как "Необычное. Невероятное. Неожиданное" — и, в сущности, был верен этой триаде всю жизнь. Его первую пьесу, до сих пор нередко ставящийся "Случай в зоопарке", нью-йоркские продюсеры отвергли, а премьера в конце концов состоялась в Западном Берлине. В тот же вечер на этой же сцене шла и "Последняя лента Крэппа" Беккета — может быть, еще и поэтому Олби стали потом числить по ведомству "театра абсурда". Это не лишено оснований, тем более что сам Олби признавал, что испытал значительное влияние драматургии Эжена Ионеско. Но все-таки драматургия Олби не так метафизична, как у отцов абсурдизма. Сюжеты его главных пьес вырастают из обыденных бытовых обстоятельств. Они — плоть от плоти американской реальности. "Я будто ставлю перед зрителями зеркало,— объяснял Олби,— и спрашиваю их: если то, что вы видите, вам не нравится, может быть, вы изменитесь?"

В "Случае в зоопарке" на скамейке в Центральном парке Нью-Йорка встречаются двое мужчин: один — средний представитель среднего класса, второй — отчаявшийся пария. В пьесе "Все кончено" у постели умирающего главы семьи собираются самые близкие ему люди, включая друга и любовницу. В "Шатком равновесии" обычный семейный вечер вроде бы не обещает ничего, кроме патриархальной благопристойности. Пожилая супружеская пара отдыхает на пляже в пьесе "Морской берег". И всегда у Олби реальность очень скоро искривляется и иногда словно рвется, из нее словно начинают выпирать неразрешимые противоречия, люди вступают в конфликты, мотивация которых не сразу понятна. На скамейке разворачивается психологический триллер — мир обретает черты зверинца похуже, чем зоопарк; из моря к пожилой паре выходят и вступают в диалог две большие ящерицы, тоже переживающие кризис непонимания друг друга; благопристойная семья оказывается давно разрушенной; а собравшиеся у постели умирающего давно уже сами мертвы внутри...

Какой бы степени остроты средствами ни пользовался Эдвард Олби, он всегда оставался верен законам театра и помнил, как написать отличные роли для актеров. Его называли "королем офф-Бродвея", но в его жизни была пьеса, которая буквально взорвала сам Бродвей, потом прошла по всему миру, была очень успешно экранизирована, не сходит с репертуара в наши дни и наверняка останется востребованной всегда,— "Кто боится Вирджинии Вульф". Схватка между долго прожившими вместе супругами, разворачивающаяся в присутствии еще одной, молодой, семейной пары, столь насыщенна, противоречива, бесстыдна и великолепно выстроена, что актеры всегда будут мечтать сыграть эту пьесу Олби. В ней можно найти столько отчаяния и страха, столько игры и насилия, в нее можно вложить столько мастерства и эмоций, что она по праву считается одной из главных пьес ХХ века.

Олби довольно много писал и в последние десятилетия своей жизни. Самое знаменитое его сочинение позднего периода — пьеса "Коза, или Кто такая Сильвия", написанная в начале нулевых. Она не стала такой же знаменитой, как "Вирджиния Вульф", но понаделала много шума в мире. Сюжет о том, как взрослый мужчина к ужасу своего семейства признается, что влюблен в козу и даже близок с ней, смутил многие театральные умы. Тем не менее пьесу много ставили, в том числе и в России, и не только потому, что она была мастерски, остроумно и живо написана, а потому, что проницательные режиссеры понимали — Олби говорит, конечно же, не о феномене зоофилии, а о границах толерантности. Один из первых драматургов прошлого века успел раньше других разглядеть и одну из главных мировых проблем века нынешнего. И оставил призыв, который останется вдохновляющим для всех, кто пытается что-то изменить на сцене,— "театр должен быть неудобным".