Государственный музей истории Петербурга открыл в особняке Румянцева выставку "Санкт-Петербург на рубеже тысячелетий".
Говорить о тысячелетиях применительно к городу, чья история пока не дотянула и до трех сотен лет, само по себе довольно нелепо. Но Музей города пошел еще дальше: выставка со столь мощным названием посвящена одному-единственному десятилетию 1991-2001. Она отмечает скромный юбилей возвращения городу Ленинграду его подлинного имени и занимает один маленький зал.
Он увешан огромными фотографиями-щитами: пенсионеры, ангел Петропавловки, важные мужи (Владимир Путин с Валерием Гергиевым, Анатолий Собчак, Михаил Горбачев, Путин просто), опять пенсионеры. Недостаток выставочной площади организаторы решили компенсировать виртуально: сухая цифирь представлена компьютером с интерактивной базой данных по разным петербургским предприятиям и организациям, параллельно демонстрируется видеонарезка, бегло напоминающая основные события десятилетия. Об установке того и другого организаторы рапортовали с понятной гордостью, но тут же признали, что не гнались за полнотой сведений — основным был эмоциональный момент.За него отвечает конструкция в центре зала: большой барабан, изнутри оклеенный панорамными фотографиями города, снаружи стенок устроены мини-стенды ведущих городских предприятий. Внутрь барабана навалены ценники, листовки, объявления, вышедшие из употребления банкноты, неотоваренные талоны — культурный слой эпохи очередей и пустых прилавков. В центре — коробка с гуманитарной помощью из Германии. Прямо над ней, как бы натягивая смысловую ось, подвешена натуральная плетеная корзина с потребительской корзиной: набором продуктов, отмечающим порог между просто бедностью и вовсе нищетой.
Судя по тому, что к компьютеру никто не кидается, а напротив, посетители, войдя в зал, тут же перевешиваются через борта барабана и начинают читать ценники, вспоминая битвы, где вместе рубились, эмоциональный расчет был сделан верно. Мизансцена смахивает на школьников в зоопарке, разглядывающих в бассейне нечто не слишком удивительное, но занимательно-безобидное, например моржа. Кур по рублю шестьдесят вспоминают без ностальгической теплоты, талоны — без злобы. Словно это происходило не с ними или так давно, что кажется, будто не с ними. В речах на открытии чувствовалось некоторое смущение: хотели, мол, сделать праздничную экспозицию, но получилось как-то мрачновато. Ладно увеличенные фото пенсионеров и нищих, но даже официальные приемы и встречи на высшем уровне или нарядные городские виды показаны на щитах в серо-коричневой дождливой гамме. А в барабане, из которого вырастает невидимый шпиль-обелиск, намеченный коробкой и корзиной, есть и вовсе что-то кладбищенское. Зал похож на сильно запущенный склеп. Но именно благодаря этому содержит в себе оптимистический заряд. Это обелиск славы советской женщины, замотанной магазинами, одуревшей от талонов, купонов, очередей и рыбьим глазом уставившейся в черно-белый телевизор, где пенсионеры, государственные мужи, ангел Петропавловки.
Было очень удивительно узнать, что столь прочувствованную композицию воздвигла мужская бригада кураторов. Они очень сокрушались, что не поспели к 6 сентября, когда, собственно, отмечалось 10-летие указа об обратном переименовании города. Но они и зря поторопились: эту выставку надо было открыть 8 марта.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург