«Мне странно, когда у нас появляются сверхбогатые режиссеры»

Чуть больше недели назад режиссер Алексей Герман-младший отметил свой 40-летний юбилей. К этому моменту он успел снять пять полнометражных фильмов, самая последняя работа режиссера — лента «Довлатов» — готовится к выходу на экраны. Пока в Сети спорили о том, соответствует ли исполнитель главной роли Милан Марич образу писателя, НИКИТА КАРЦЕВ поговорил с режиссером и понял, почему именно он, а не кто-то другой взялся за Довлатова.

Алексей Герман-младший может показаться со стороны этаким нелюдимом. И он с готовностью поддерживает этот образ. Посчитайте сами, сколько слов в этом интервью он потратит на описание того, что вызывает у него радость, а сколько — на бурную ярость. Тем удивительней наблюдать за ним в обычной жизни. Мы знакомы несколько лет, и где бы ни встречались: у дверей «Ленфильма» в Петербурге, у стойки бара культового московского кафе «Маяк», на террасе венецианской квартиры в двух шагах от площади Сан-Марко, в подвале корейской гостиницы в Южно-Сахалинске — везде он с легкостью может дать фору любому заводиле и душе компании.

События его нового фильма «Довлатов» отстают от наших дней на 45 лет. Действие происходит в Ленинграде 1971-го. Фильмы Германа вообще живут где-то не сейчас и не здесь. Сам он объясняет это внутренней тревожностью, постоянным беспокойством, точнее бегом от этого беспокойства. Я добавляю: и от себя. Из всех характеристик, которые Герман с щедростью раздает Довлатову, чаще других слышно: «Он очень нежный». И правда, в жизни часто бывает, что за внешней брутальностью и бескомпромиссностью прячется вот такой нежный художник.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

После интервью нужно немного попозировать. Изобразить, что Герман листает один из фотоальбомов в дальней комнате находящегося в пяти минутах от Кремля частного закрытого клуба, гостеприимно принявшего нас. Алексей принимает правила игры, не капризничает, не встает в позу. Ведет себя подчеркнуто демократично. Так, чтобы ни за что не быть похожим на высоколобого артхаусного режиссера, чьи неспешные фильмы получали награды Венеции и Берлина. Но внутреннего чертенка никуда не спрячешь. Взять хотя бы аляповатую футболку, в которой он пришел на интервью для серьезного издания. Вот и сейчас, стоит камере отвернуться, он кивнет на книжные стеллажи с полками, стилизованными под ветки: «Оцени уровень мышления дизайнеров. Они реально думают, что книги растут на деревьях».

И в этот момент на его лице появляется самая озорная улыбка, какую вы только можете себе представить.

— Когда мы договаривались о месте встречи, я спросил, нужна ли будет тебе парковка, а ты написал: «Откуда у меня машина?» Меня такая постановка вопроса удивила, если честно.

— Я все-таки не особо коммерческий парень. Сперва достаточно долго не было денег, потом… Ну так сложилось. Хотя нет, один раз я покупал машину, 13 лет назад, «Субару». Покатался на ней недолго, потом отдал бывшей жене, потом с ней развелся. Одно дело, если будут дети, тогда придется что-то присмотреть. Надо же будет на чем-то возить их за город. А пока у меня в машине нет никакой нужды.

— Это как-то связано с тем, что ты большую часть времени живешь в Петербурге, где все находится в пешей доступности?

— Это связано с тем, что мне по фигу до всех средств передвижения, а также поездок на теплые моря и прочих атрибутов успешной жизни. Мне кажется, что каждый должен заниматься своим делом и максимально посвящать ему свое время. И что человек не очень может быть режиссером и одновременно ресторатором или кем-то еще. Я понимаю, у каждого свой фетиш, но мне странно, когда у нас появляются сверхбогатые режиссеры — в стране, где даже маленькие бюджеты редко окупаются. И потом я без автомобиля чувствую себя более независимым, что ли. Мне кажется, очень важно ходить по улицам, ездить в метро и там смотреть на людей. Начинаешь иначе воспринимать токи времени. Потому что реальность — она немножко другая. Не та, которую ты видишь в интернете и про которую читаешь на разных сайтах.

— Хорошо, тогда у тебя какой фетиш?

— Я всегда мечтал о компьютере. Первый компьютер, который я застал — старенький 286-й, — стоял у папы на работе. Процессор на 8 МГц, как сейчас помню. Тогда уже появился 386-й, может, даже 486-й. А этот был вроде как старье. Почти умирал. Монитор так медленно тух, тух, тух. И я выпросил, чтобы мне его дали поиграться. Потом накопил на какой-то Pentium, и мы с друзьями увлеченно открывали для себя его возможности. Компьютеры до сих пор остаются важной частью моей жизни, поскольку я довольно много пишу. Еще PlayStation — тоже близкая мне история. Так что я всегда существовал в направлении цифрового, а не бензинового мира.

С возрастом, к сожалению, становлюсь только более печальным

— Получается, ты не книжный человек, а компьютерный, виртуальный?

— Книжный тоже. Я серьезно увлекался фантастикой. Читал все, что можно было достать или занять. Папа привозил откуда-нибудь чистые кассеты VHS, я их продавал, а на эти деньги покупал фантастику. Это тоже важная часть моей жизни. Я хорошо ее знаю, читаю до сих пор. Попадается много трэша, но есть авторы, даже у нас, которые способнее, чем те, кто занимается не фантастикой.

— Компьютеры, PlayStation — вырисовывается образ бодрого и современного парня. Такого вечного ребенка. А при этом фильмы твои медленные, тягучие и жутко серьезные. Почему ты свое хулиганство постоянно прячешь?

— Как бы сказать. Хулиганство есть, но вообще я человек очень беспокойный. Внутренне напряженный. С возрастом, к сожалению, становлюсь только более печальным. А во время работы над фильмом, в другой, выдуманной реальности я успокаиваюсь. Возможно, так я бегу от своих ощущений насчет будущего, которые, как правило, довольно точные. Я не так часто ошибаюсь в том, что будет.

— То есть в прошлое ты бежишь от настоящего?

— Да я и в альтернативное будущее бегу от настоящего. Я по-разному бегу.

— В новом фильме ты покажешь несколько дней из жизни Довлатова накануне годовщины Октябрьской революции. Что в этой точке отсчета для тебя важнее всего? Что Довлатова скоро выдавят из страны? Его окружение, семья? Время? Сам город?

— Для меня это история про то, как человек бьется головой о стену. И постепенно из смешного и грустного это перерастает в великий абсурд. С другой стороны, это про поколение аутсайдеров, которые никому не были нужны. Не только поэты и писатели, но и художники. Такие как Геннадий Устюгов, Шолом Шварц. Это было замечательное поколение, которое, в принципе, не получило того признания, которого заслуживало. В том числе из-за Бродского и его Нобелевской премии, когда литература во многом накрыла своей популярностью живопись. Еще это история про выбор. Про Довлатова мы все в курсе, что он часто шел на компромисс, он сам так написал. И есть достаточно свидетельств об этом от людей, которые его знали. А мне так не кажется. Довлатов, каким он себя описал, тот обаятельный легкий неудачник, — это взгляд на себя со стороны. Такая игра. Я думаю, если бы он действительно шел на компромисс, то году в 75-м отлично бы вписался в советскую систему. Писал детские сценарии, детские книги. Книжку о животных. И неплохо бы жил! С Союзом писателей и так далее. Почему так не произошло? Потому что была грань, которую он не переступал. Наконец, просто захотелось высказаться про прошедшее время. А оно было талантливее, чем сейчас. С другими художниками, писателями. Другими лицами. Нравится нам это или нет.

— У тебя уже давно зуб на жителей современного Петербурга, я помню.

— Да, в Питере расцвела замечательная паб-культура. Появились улицы, даже целые кварталы, где бурлит жизнь. Их посещают вполне себе интеллигентные, бородатые, хорошие ребята. Все в фейсбуках, в твиттерах. Но хватит ли у них внутренней энергии стать кем-то большим, чем просто милыми обаятельными людьми в узких штанах? Вот вопрос.

— А по моим ощущениям Питер в последнее время чуть ли не обогнал Москву по качеству жизни. Не по уровню зарплат, а по количеству приятных эмоций, которые ты получаешь в процессе общения с городом.

— Город стал уютнее, это правда. Менее угрюмым. И даже, как ни странно, интеллигентнее. И конечно, в Питере нет такого места, как Патриаршие пруды. Мы с женой давно не были в Москве, а тут приехали после съемок и, начитавшись знаменитой статьи в «Афише», где люди разной степени осознания Вселенной рассказывают про свой район, решили туда заглянуть. Любопытно стало. Какое там Сохо? Кругом какие-то типы угрюмые! В заведениях за столиками коммерсы испитые — такие провинциальные яппи с амбициями. И все это носит довольно жлобский характер. В Питере подобного нет, во всяком случае, такой концентрации. С другой стороны, в Москве гораздо больше энергии разлито по улицам. Но она сама себя изнасиловала всеми этими политическими историями. В какой-то момент просто невозможно стало сидеть ни в одной компании. Упертость одних достойна упертости других. А в Питере по фигу всем до политики. Там все существуют в таком комфортном вневременье.

— Не знаю, например, художник Пётр Павленский из Петербурга. Как и главный адресат его политических художественных акций.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Ну что, ты хочешь, чтобы я начал говорить, как я отношусь к Павленскому? К прибиванию мошонки на Красной площади, к поджогу дверей ФСБ? Он так самовыражается. Пикассо тоже как-то самовыражался. Как и Гоген. И Ван Гог. Является ли Павленский сопоставимой с ними величиной в мировой культуре? Я не уверен. Конечно, он имеет право на свое видение. Мне просто кажется, что если бы это была какая-то составная часть мощного многогранного художественного процесса, который протекает в стране, — вот это было бы здорово. А у нас, к сожалению, сегодня не такое большое количество пронзительных достижений в архитектуре, живописи, кинематографии.

— И мы снова возвращаемся к тезису о том, что прошедшее время было талантливее. Как, к слову, ты искал актеров с лицами, которых сегодня больше нет?

— Собирали со всей страны. Искали людей на улицах. Очень нам синагога помогла. Тогда же понятно, какой был преимущественный этнический состав. Приглашали в кадр писателей и художников настоящих. Где-то, наоборот, нам нужны были в первую очередь мощные драматические артисты. Отсюда Ходченкова, Шагин, Лядова, Козловский. То есть мы пытались выжать некий концентрат нашей довольно разряженной культурной жизни, чтобы в кадре было хотя бы немного похоже на то время.

— Я читал, что в процессе работы над сценарием использовались материалы из личного архива прототипов ваших героев.

— Мы действительно нашли некоторые документы, которые до нас никто не видел. Читали прозу Бродского, где он описывает, как пьяный ездит по Москве. Мы установили, что он на самом деле писал стихи для озвучания иностранных фильмов. Нашли эти фильмы и эти стихи. Видели какие-то дневники, фотографии, нигде ранее не опубликованные.

— Ты испытывал какое-то волнение, когда прикасался к вещам, которые принадлежали выдающимся людям?

— Это к вопросу о том, почему в Англии нет антисемитизма — потому что англичане не считают евреев умнее себя. Так вот, поскольку я не считаю крупных исторических личностей умнее себя, у меня и пиетета перед ними нет. Но иногда возникают странные ощущения, когда ты натыкаешься на пометку одного крупнейшего писателя, поэта, которую он сделал, когда записывал номер телефона другого крупнейшего писателя, который давно умер. Ты смотришь на это и видишь, что это был первый раз, когда один из них дал свой номер другому. Или когда ты читаешь, что ему надо в среду отдать деньги тому-то. Ты понимаешь, что они были молодые, у них не было денег, ничего не было. Только впереди непонятная и местами очень трагическая судьба, про которую они еще ничего не знали, а ты сегодня уже знаешь все. Ну или почти все. Подобные вещи сильно меняют твое личное отношение ко времени, к стране.

— Прямо история «Гарпастума».

— «Гарпастум» про другое. Он был про людей вне времени. Про людей, которые отвергали свое время, пинали себе мячик и вообще ни на что не обращали внимание. А это история про людей, которые изо всех сил пытаются вырваться из водоворота времени. Их засасывает, засасывает. А они гребут и гребут наверх. И выгребут в итоге. Вопрос цены, которую они за это заплатят.

— Тогда у тебя и правда получается вполне современная история. У нас вся страна сегодня куда-то гребет, как раб на галерах. Только непонятно, когда выгребет и куда.

— Тогда было тяжелее. Я бы даже сказал, безысходнее. Никуда нельзя было пробиться. Ты читал когда-нибудь статью в газете «Вечерний Ленинград», где Бродского назвали «окололитературным трутнем»? Из-за этой статьи и началось его преследование. А письмо Бродского редактору этой газеты, где он по пунктам, довольно собранно, хлестко и аргументированно пытался вступить с ним в диалог, пытался нащупать истину? Доказать, что та статья фальшивая, что вот это ложь, и это ложь, и это. И все впустую.

Но у меня действительно есть одна современная история, которую я хочу поставить. Называется «Один и семь». Про русского миллиардера, которому либо к 50, либо чуть за 50. Про его всяческие поиски себя. А когда у человека много денег, в какой-то момент он начинает искать смысл жизни. Перечитывает философию, уходит из семьи, женится на молодой, ищет себя в Боге, ходит по пустыне или, наоборот, уходит на яхте в кругосветное плавание. Среди таких миллиардеров довольно много неглупых людей, у которых в целях не только бабло, дружба с чиновниками и как можно дальше уехать, чтобы как следует там нахерачиться. А которые еще и пытаются найти для себя что-то по-настоящему важное. Есть в этом что-то очень точное и смешное. Такой пронзительный поиск новой идентичности, нового себя. Попытка как бы переехать в другую жизнь, не совсем загнанную. Это не только про деньги, но и в том числе про уходящую молодость. Когда ты все знаешь про себя и про мир — и одновременно ничего не знаешь. Такой аналог «Сладкой жизни». У меня и начало придумано. Человек на страшной скорости едет на «бугатти», но едет назад, поперек движения…

— «Один и семь» — это состояние героя в миллиардах долларов?

— Да. Я подумал, что 17 — много, а один и семь — вполне себе.

— Тут еще интересно, что крупные бизнесмены сегодня чуть ли не единственный источник альтернативного мнения, которое они могут пусть и редко, но довольно громко озвучивать в публичном поле. Помнишь афоризм фермера Василия Мельниченко про то, что уровень бреда в России давно превысил уровень жизни?

— Вот мне кажется, что такой крупный бизнесмен — это и есть герой нашего времени. Об этом часто говорится, но карикатурно или даже с осуждением, издевкой. Но ведь во многом именно на них все и держится. На тех, кто кормит не только себя и свою семью, а сотни и тысячи рабочих.

— Вначале ты говорил, что с возрастом становишься печальнее. А что в последний раз вызывало у тебя радость и что, наоборот, бурю, протест?

— Можно почувствовать радость на съемках, если получается. Еще иногда хорошо просто пройтись по улице. Очень хорошо внезапно встретить друзей. А вот ярость у меня вызывают предопределенность, повторения, исторические закономерности. Еще бурную ненависть вызывают две категории сограждан. Одна, у которой все происходящее в стране — это заговор. Вот любое. Лампочка в подъезде потухла — это тоже Госдеп виноват. И Советский Союз у них развалили подлые американцы. И при Сталине не случилось ничего страшного. Будто не было никаких репрессий, а моего прадедушку не расстреляли ни за что.

Но ровно такую же степень ненависти я испытываю к ребятам по другую сторону. Понятно же, что скотская история произошла с параолимпийцами. Или что, мы разве не видим, что условная The New York Times стала немного похожа на газету «Правда»? Ну нельзя же своих сдавать по любому поводу. Должно быть какое-то уважение к стране.

— Теперь понятно, почему ты взялся именно за Довлатова. Тот тоже после коммунистов больше всего терпеть не мог антикоммунистов.

— Да, абсолютно одно и то же. Я стай не люблю. Не люблю, когда все хором говорят, не пытаясь разобраться, что к чему. Поэтому количество друзей уменьшается.

— И ведь правда, если подумать, Довлатов и в Штатах не изменил себе. Не стал ни диссидентом, ни певцом демократии. До конца дней не потерял свою ироничную, порой едкую интонацию. Интересуясь в первую очередь людьми, а не политическим строем.

— Поприличней вел себя, не прогибаясь ни здесь, ни там. Это вообще было приличное поколение. Они и жили с прямой спиной. Это вдвойне пронзительно, когда понимаешь, как порой тяжело им это давалось.

Видеоверсию интервью можно посмотреть здесь.

______________________________________________________________________

Никита Карцев