В то же время Михаил Тарковский, внук поэта и племянник режиссера, сам уже много лет живущий в селе Бахта Туруханского края, на слишком буквальном воздействии своей прозы не настаивает. Автор честно предупреждает, что в таежных экскурсиях можно и ноги промочить: "На следующий год эти американцы поехали на Камчатку... и один из них в особо трудный момент в сердцах выкрикнул: 'I'm fed up of that fucking country!'".
Женщинам тоже трудно в Сибири. Большая часть героинь рассказов Тарковского записана в проститутки ("Гостиница 'Океан'"), а оставшаяся часть призвана служить идеалом красоты, но на расстоянии. Если дамы сами не сбегают, то матерые охотники выдворяют их из своего таежного рая насильно. Эти личные трагедии Тарковский описывает по-бунински: его тайга испещрена "темными аллеями". Почему-то получается чем хуже, тем лучше: когда по-бунински — выразительнее ("Лерочка"), а как только хеппи-энд ("Замороженное время") — становится похоже на слащавые картины Константина Васильева и фильм "Любить по-русски".В общем, по-настоящему оценить родную природу способен лишь сам автор. Но вместо того, чтобы полностью погрузиться в заветную стихию, он все чаще отлучается в Москву, публиковать свои рассказы: со страстью к природоведению борется графомания, то есть в лучшем смысле этого слова страсть к письму: "И снова охватывало меня беспокойство, снова с нетерпеньем ждал я осени, а когда садился за стол, несколько дней переживал состояние мучительного перехода, и пальцы, будто одетые в толстые перчатки намозоленной кожи, никак не чувствовали ни ручки, ни бумаги".
Более гармонично складывается история побегов и возвращений в "Свободе" Михаила Бутова. Роман, получивший "Smirnoff-Букер" 1999 года, издан вновь с уточнением "в авторской редакции". Герой Михаила Бутова тоже отправляется в Сибирь с лыжами и палаткой. Но это лишь один из эпизодов его похождений, причем история неудачной охоты на голубых песцов — самая комичная в романе. Взрослые путешественники выглядят, словно персонажи детских рассказов Носова. Тщательно расставив самодельные ловушки, попадают в них сами: "Четыре пары легких лап проскакали у меня по спине, оттолкнувшись все в одной точке. Через минуту долетел из ельника издевательский, визгливый лай". Писатель иронизирует не только над героями — он как будто пародирует сам жанр "записок охотника".
Автор "Свободы" быстро пробегает и по другим жанрам. Но нигде не задерживается. Герой не знает, где работать и где жить, с кем дружить и кого любить. Автор не знает, как писать. Начинает с автобиографической семейной саги ("Другой мой прадед был тогда же крупным полицейским чином в Петербурге, и как-то раз во время беспорядков ему собственноручно засветил булыжником в лоб некто Александр Ульянов"). Молниеносно бросает ее ради нескольких новелл о режиссере-неудачнике и о незадачливом пьянице. Пробует записывать собственные кафкианские беседы с пауком, пробует провести любовную линию. Потом на первый план выдвигается авантюрная, с детективными элементами, история персонажа по имени Андрюха, бизнесмена-первопроходца. С ним герой и отправляется в поход, чтобы вернуться ни с чем в Москву.
Понятно, что после таких трудов по обретению "свободы" жалко с ней расставаться. Пока Михаил Бутов вовсю пользуется привилегиями своей находки: он настолько освободился, что новых романов не публикует. Благодаря его поступку и все мы, читатели, можем считать себя создателями высшей прозаической формы, своеобразного "черного квадрата" от литературы — белого листа. Правда, остается надежда, что все-таки вслед за "Свободой" когда-нибудь появится новое произведение Бутова, что-нибудь вроде "Осознанной необходимости".
По-иному решались проблемы свободы в 1960-1970-е, время расцвета творчества Германа Плисецкого (1931-1992), чью итоговую книгу "От Омара Хайама до Экклезиаста" подготовил сын поэта, Дмитрий. Тогда проводить поиски жанра, что называется, помогали сверху. Первый, небольшой, сборник его стихов вышел только в 1990 году. А известен широкой публике поэт стал благодаря многочисленным переводам: из Омара Хайама, из Хафиза. В "итоговом" издании собраны и переводы с грузинского, армянского, немецкого, чешского, латышского.
В 1965 году Плисецкий написал небольшую поэму "Труба" "по воспоминаниям о печально знаменитой Трубной давке в Москве в дни похорон Сталина": "Бездушен и железен этот строй. Он знает только: 'осади!' и 'стой!'". "Господство силы, тягость угнетенья, Немилосердных властелинов спесь",— в принципе это о том же, но — уже перевод из "Книги Экклезиаста". Только за неопубликованную "Трубу" Плисецкого угнетали, а переводы все же милостиво печатали.
Сборник восстанавливает необходимые страницы не только в творчестве Германа Плисецкого, но и в истории литературы того времени. Подобно Галичу пишет стихотворение "Памяти Пастернака" ("Поэты, побочные дети России!") — именно его Ахматова называла "лучшим из всего созданного в честь Бориса". В соавторстве с Юзом Алешковским сочинены иронические "Женевский вальс" и "Песнь о Никите", а самостоятельно — "Алкогольная лирическая". За что его особенно хвалили самые разные люди — Борис Слуцкий, Александр Мень, Фазиль Искандер.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Михаил Тарковский. За пять лет до счастья. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001. Серия "Мир современной прозы".
Михаил Бутов. Свобода. М.: Грант, 2002.
Герман Плисецкий. От Омара Хайама до Экклезиаста. Стихотворения, переводы, дневники, письма / Сост., предисл. и подгот. текста Дмитрия Плисецкого. М.: Фортуна Лимитед, 2001.