Эрнст Неизвестный, сын врача и поэтессы, в полной мере обладал даром слова и любил рассказывать о своей жизни и давать острые формулировки своему творчеству.
"Представьте — я не боюсь таких примеров, потому что они убедительны,— очень потентного мужчину, который так скроен и так любит женщин, что готов быть мужчиной в любое время. И представьте импотента, которому для этого нужно ходить к психоаналитику, рассуждать, смотреть порножурналы. Но когда его состояние приходит в норму, он считает, что у него вдохновение. Роден всегда мог работать, и я всегда мог работать. Меня могли разбудить — и я мог рисовать". (Интервью "РИА Новости" 9 апреля 2010 года)
"Я вынужден был выйти из толпы и предстать перед глазами Хрущева. Тогда Хрущев обрушился на меня с криком, именно тогда он сказал, что я — гомосексуалист. Эта "шутка" стала довольно известной, она много раз повторялась на Западе. Я извинился перед Фурцевой, которая стояла рядом со мной, и сказал: "Никита Сергеевич, дайте мне сейчас девушку, и я вам докажу, какой я гомосексуалист". Он расхохотался. После этого Шелепин, курирующий КГБ, заявил, что я невежливо разговариваю с премьером и что я у них еще поживу на урановых рудниках. На что я ответил — и это было именно так, это есть в стенограмме: "Вы не знаете, с кем вы разговариваете, вы разговариваете с человеком, который может каждую минуту сам себя шлепнуть. И ваших угроз я не боюсь!"". (Неизвестный Э. Говорит Неизвестный. Нью-Йорк: Посев, 1984)
"Хрущев был снят. Три раза он присылал ко мне человека, который приносил от него извинения и просил приехать к нему на дачу. Я этого не сделал, не по трусости — трусить было нечего, на даче у него бывал Евтушенко, встречался он и с другими. Я не поехал просто потому, что не считал возможным дальше вести наши эстетические дискуссии. Я знал себя и Хрущева и знал, что этого не миновать. Но сейчас это было бесполезно, а кроме того, травмировать его уже в этот момент я не хотел. Таким образом, легенда о том, что я встречался с Хрущевым на его даче, лишена всякого основания, я ни разу с ним после его снятия не виделся". (Неизвестный Э. Говорит Неизвестный. Нью-Йорк: Посев, 1984)
"Та война, которую я знаю, в ней отсутствовал киношный пафос. Я служил в определенных частях — десант, воздушный десант. Когда человек, офицер, как я, рассказывает: "Нас поддерживал такой-то танковый корпус, такая-то авиационная дивизия" — это, как правило, ложь. Откуда ты знаешь, какой корпус тебя поддерживал? По-моему, ты даже не имеешь права этого знать. И часто человек крупнее тебя не знает этого. Ты всегда знаешь имена своих товарищей, потому что выбывают быстро. Так что война — это отдельно стоящее дерево, или дом, или божья коровка, которая ползет у тебя перед носом. И никаких нет полков. Воспоминания, как правило, не доблестные, а очень странные". (Документальный фильм "Бронзовый век Эрнста Неизвестного", 2011)
"В свое время мои друзья, работники аппарата ЦК, либеральные коммунисты (круг Горбачева, собственно, они стояли у истоков перестройки), которые хотели меня приласкать, пробили мне, чтобы я вылепил Брежнева. Я не хотел отказываться, чтобы их не обидеть, но я написал письмо. Поскольку этот заказ был к какому-то юбилею Красной армии и мне предложили вылепить Брежнева как военачальника, я написал, что, как бывший офицер, с удовольствием вылеплю портреты военачальников — в наиболее дорогостоящих и вечных материалах. Я хочу расширить тему и сделать портрет маршала Жукова в нержавеющей стали, а генерала Брежнева — в красном порфире. Но порфир — это надгробный камень. И конечно, мои друзья не решились показать это и спрятали письмо под сукно". (Интервью Ирине Кулик. "Коммерсантъ", 9 апреля 2005 года)
"Я не уехал, а меня уехали. Мне было предложено — и очень доброжелательно — покинуть страну. А я хотел поехать с советским паспортом — мне предложил работать вместе Оскар Нимейер (знаменитый бразильский архитектор.— "Известия"). Кроме того, у меня были заказы от компартий — французской, итальянской. Но меня не пускали. Я не мог понять, почему я был таким невыездным. В серьезном смысле слова я не был диссидентом, как Владимир Буковский. Нельзя назвать человека диссидентом, если он защищался от плевка в лицо. Это нормальное человеческое поведение. У меня программа была простая — "Оставьте меня в покое!" И я уехал благодаря совету Андропова". (Интервью Юрию Коваленко. "Известия", 2010)
"Я только на Западе понял, что свободу творчества дают деньги, это кровь творчества; нужно вкладывать очень много денег, чтобы создавать скульптуры". (Интервью Игорю Свинаренко. "Медведь", 2013)
"Я мечтаю, что моя дочка, как дочка любого египтянина, испанца, американца, француза, просто как молодая художница, в тот день, когда она захотела, могла бы поехать и посмотреть французское и итальянское искусство. Мир един, культура мира едина, и я бы желал, чтобы эта нормальная ситуация наконец-то наступила и в Советском Союзе, чтобы могли ездить не только избранные, а чтобы могли ездить все. Я здесь в борьбе завоевал право иметь два огромных ателье в Цюрихе и в Америке. Мечтой моей жизни было увидеть свой рисунок, хотя бы отойдя на пять метров,— это было невозможно". (Интервью радио "Свобода", 1977)
"Я согласен с сегодняшней правительственной Россией в смысле международного поведения. Прав Путин! Я тоже уличный мальчишка: надо бить первым и сильно! Я по темпераменту не демократ и либерал, а совершенно наоборот. Как человек, который проиллюстрировал дантовскую "Монархию" — причем искренне!" (Интервью газете "Совершенно секретно", 2015)
"Художник — как Гулливер. Он живет среди великанов или карликов. Большой размер для тех идей, которые меня одолевают, более выразителен. Я и сегодня мечтаю о грандиозных скульптурах — скорее, они нужны не Европе, а России. В Европе пространство заполнено монументами так, что уже задыхаешься. А у нас от Смоленска до Владивостока огромные просторы, не обустроенные ни в прямом, ни в культурном смысле слова". (Интервью газете "Аргументы и факты", 2007)