На прошлой неделе международная гуманитарная организация «Врачи без границ» окончательно отказалась от финансирования со стороны Евросоюза в знак протеста против его политики по делам беженцев. Президент операционного центра «Врачей без границ» в Бельгии МАЙНИ НИКОЛАЙ рассказала обозревателю “Ъ” ГРИГОРИЮ ТУМАНОВУ, чем организацию возмутила новая политика ЕС, как она проживет без европейских бюджетных вливаний и как им удается получать доступ к раненым в Сирии.
Фото: Antonio Parrinello / Reuters
— Давайте начнем с главной новости. «Врачи без границ» публично объявили об отказе от финансирования со стороны ЕС. Расскажите об этом поподробнее.
— Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется начать издалека. Мы гуманитарная организация, независимая и полностью политически нейтральная. Независимости мы достигаем в том числе за счет экономической свободы. Почти 92% нашего бюджета — это пожертвования частных лиц со всего мира, еще около 8% — это то, что мы называем институциональным финансированием, со стороны государств. Решение об отказе от денег стран Евросоюза было принято на фоне того, как мы наблюдали совершенно взрывную деградацию миграционной политики, происходившую последние 15 лет. Мы видим, что количество тех, кто ищет убежища в Европе, выросло, и теперь это смешанные группы. Раньше большинство людей прибывало на крошечный островок Лампедуза как сезонные рабочие, для которых мы организовывали доступ к медицинской помощи, поскольку работали они в нечеловеческих условиях, то теперь все иначе. Число беженцев выросло: они бегут от войны, от политических репрессий, от нищеты, от пыток. Из Эритреи люди бегут от политического режима, и других стран Африки — тоже. С Ближнего Востока люди бегут от войны. Нужно признать, что сейчас мир оказался в центре самого крупного кризиса, связанного с беженцами, со времен Второй мировой войны.
Нужно признать, что сейчас мир оказался в центре самого крупного кризиса, связанного с беженцами, со времен Второй мировой войны
— Что в новой политике ЕС по вопросам беженцев вас не устраивает?
— В Европе оказался почти 1 млн человек, но ее правительство предпочло не давать им убежище, а делать все, чтобы их остановить. Они просто усложнили людям доступ, надеясь, что те больше не приедут. Но это неверно. На протяжении многих лет мы видим одну и ту же картину: люди всегда будут пытаться уехать из стран, где им грозит смерть, просто они будут выбирать более опасные или длинные пути. А когда у беженцев исчезают легальные пути в Европу, они обращаются к контрабандистам или предпринимают смертельно опасные путешествия через Средиземное море. Я сама участвовала в нескольких спасательных операциях и видела все своими глазами. Нам удалось спасти почти 24 тыс. человек, в то время как только в начале 2016 года в Средиземном море, пытаясь добраться до Европы, погибло 2 тыс. беженцев. Что делает Европа? Она расширяет границы, подписывая соглашение с Турцией о том, что они будут контролировать подступы к Европе со стороны Сирии. В Турции уже находятся 3 млн человек, и 100 тыс. человек остались заперты в опасной зоне, например в Азазе. В Турцию их не пускают, в Сирии их дома бомбят самолеты коалиции, турецкие ВВС, войска правительства Сирии , многочисленные радикальные группировки, боевики «Исламского государства» (запрещено в РФ.— “Ъ”).
Еще они договорились отправлять обратно в Турцию тех беженцев, которые добрались до греческих островов. То есть Турция сейчас получает еще и финансирование со стороны ЕС на эту деятельность. Все это, мягко говоря, не очень вяжется с Женевской конвенцией и ставит под угрозу права тех, кто бежит от ужасов войны. Политика Европы простая: чтобы никто не приезжал. Заблокированные на границе с Турцией сирийские беженцы, утонувшие в Средиземном море,— европейские чиновники говорят об этом как об успехе, они считают, что справились с волной нелегальной миграции. И что еще страшнее, мы уже видим, как примеру ЕС начали следовать другие страны. Например, беженцы из Сомали, где война идет больше 20 лет, уже сталкиваются с такой же политикой в Кении. Поэтому мы решили, что не хотим иметь с этим ничего общего, встать и сказать: «Это неприемлемо».
В Турции уже находятся 3 миллиона человек, и 100 000 человек остались заперты в опасной зоне, например, в Азазе. В Турцию их не пускают, в Сирии их дома бомбят самолеты Коалиции, турецкие ВВС
— Насколько важным было это финансирование для «Врачей без границ»?
— В те 8%, которые составляет финансирование со стороны государств, безусловно, входят в основном европейские страны, но не только. Еще это Канада и, например, Австралия. Также есть список стран, от которых мы не принимаем пожертвования официально, так как они слишком вовлечены в те процессы, с которыми мы боремся. На нашу работу такой отказ не сильно повлияет. У нас есть резервы, а своим жестом мы хотим призвать частных лиц, в том числе в Европе, жертвовать на нашу работу активнее, чем прежде.
— Но Европа большая. Есть Германия, которая, кстати, беженцев принимает очень активно, а есть страны Балтии, чья политика по отношению к ним как раз очень жесткая. Не получается ли, что все то, о чем вы говорите, результат позиции и влияния отдельных стран, и нужно не резко отказываться от денег ЕС, а пытаться влиять, вступать в диалог?
— Это не наша работа — налаживать политический диалог. ЕС сам должен находить компромиссы внутри себя. Да, Германия приняла очень многих беженцев, мы знаем и ценим это. Но часть стран-членов просто отказывают им в доступе. Однако компромиссы должны все равно искать политики, а вместо этого они идут на поводу у своих избирателей, их страхов, как это происходит в Венгрии или странах Балтии, а в итоге получается то, что мы имеем. Греция оставлена на произвол судьбы, она едва справляется, а какие-то страны просто никого не приняли. Это ненормально, нужно разработать принцип, по которому беженцев можно было распределять между странами. Но, повторюсь, это не наша работа — формировать политику Евросоюза.
— Давайте тогда предметнее о Сирии. «Врачи без границ» не раз заявляли, что их объекты подвергаются атакам. Что там творится сейчас?
— Все очень сложно, медики постоянно под огнем. Правительство Сирии фактически дало понять, что если врачи будут поддерживать оппозицию, то они вне закона. По сути, врачам грозит опасность из-за того, что они выполняют свою работу на территориях, контролируемых оппозицией. И помимо всего этого по гражданским объектам бьет авиация, а еще мы не можем получить доступ в ряд регионов, поэтому просто не представляем, что там творится.
— А с кем удается установить контакт?
— Сирия сейчас проблема номер один, на наш взгляд. Мы стараемся работать там вообще со всеми. Мы можем разговаривать с «Джебхат ан-Нусрой», с «Аль-Каидой», еще с какими-то группировками. Поверьте, я жала руки таким бандитам, что вам и не снилось. Мне все равно, кто передо мной, лишь бы у нас была возможность помочь людям. Вот с кем по-прежнему не получается установить контакт, хотя мы пытались, это ИГ.
Поверьте, я жала руки таким бандитам, что вам и не снилось. Мне все равно, кто передо мной, лишь бы у нас была возможность помочь людям
— Почему, как вы думаете?
— Ну, спросите у них. Если позволят. Но еще одна существенная проблема — это то, что правительство Сирии тоже не готово к контактам с нами. Нас не пускают в зоны, контролируемые государством. Нам важнее всего доступ к населению, и мы никогда не перестанем этого добиваться.
— А вы уже обсуждали это с представителями российской стороны?
— Пока, увы, нет. На Петербургском экономическом форуме нам удалось кратко обсудить ситуацию на Донбассе, а о Сирии поговорить не удалось. Нам еще предстоит снова пообщаться с главой российского МИДа Сергеем Лавровым. Может, это поможет.
— Кстати, а как у вас на Донбассе обстоят дела? Что происходит?
— Мы по-прежнему работаем на территории Украины, а вот в Донбассе мы вынуждены были приостановить свою работу в самопровозглашенных ДНР и ЛНР в октябре 2015 года. У нас там были довольно давние проекты по лечению туберкулеза в тюрьмах в Донецке, и в течение конфликта мы обеспечили медицинскую помощь нуждающимся людям в этих зонах. Но из Донбасса нас в какой-то момент попросили, причем толком не объяснив причин. Мы бы очень хотели вернуться, так как знаем, что можем помочь. Там по-прежнему есть, что делать: программы по диабету, хроническим заболеваниям, тому же туберкулезу. Увы, пока нам восстановиться на территории самопровозглашенных республик не удается.
Увы, пока нам восстановиться на территории самопровозглашенных республик не удается
— Давайте тогда поговорим о борьбе с ВИЧ/СПИД. Вы знаете, какова ситуация с этим в РФ?
— В марте этого года мы встречались с Вадимом Покровским, главой Федерального центра СПИД и как раз обсуждали, как бы мы могли помочь. Мы знаем, что в России удручающая статистика по заболеваемости, цифры продолжают расти, в то время как в соседних государствах все наоборот. Но у нас есть хорошие и обкатанные программы. В лечении ВИЧ, особенно когда он сочетается с туберкулезом, очень важна последовательность и продолжительность приема препаратов. Бывает, что человеку становится легче уже через пару недель, но это значит, что курс нужно пройти до конца, а многие бросают. Вот в наших программах пациенты смогли научиться опекать друг друга в этом вопросе. Мы видим, что в России осознают масштаб проблемы, поэтому и готовы помочь своими наработками.
Мы видим, что в России осознают масштаб проблемы, поэтому и готовы помочь своими наработками
— Но в РФ, например, запрещена заместительная терапия, ряд экспертов заявляют, что борьба с ВИЧ должна вестись с помощью пропаганды так называемых традиционных ценностей.
— Все это мы тоже обсуждали с российскими чиновниками. Так называемые программы снижения вреда — это то, что российские власти не одобряют. Но мы готовы предоставлять своих экспертов, помогать с организацией аутрич-групп (метод добровольческой работы с группами риска.— “Ъ”), с диагностикой. Мы готовы делиться всем необходимым опытом, чтобы менять ситуацию с ВИЧ.