Доктор филологических наук, Чудаков выбрал в заголовок цитату из Блока, а в жанровый подзаголовок — по-щедрински ироничное определение "идиллия". Исследователь Чехова, главного героя он назвал Антоном. Автор пяти литературоведческих книг и своим персонажам дал волю "выражаться книжно": уже с первых страниц они постоянно поминают то "босяцкого писателя" Горького, то "сибиряка" Распутина.
Одна из главных тем Чудакова-филолога — роль детали. "Человек живет и жил в мире вещей" — так начиналась его статья "Предметный мир литературы" из словаря для юных коллег. В верности этого высказывания позволяет убедиться и проза Чудакова. Как от теоретика сказки Проппа можно было бы ждать волшебных сюжетов — так и "деталевед" Чудаков заостряет внимание на подробностях. С помощью довольно бесплотного и абстрактного персонажа Антона объединяет 38 рассказов и этюдов о прошлом. Причем о прошлом далеком: главный авторитет для героя — дед. Именно с его (даже не советской, а дореволюционной) позиции несостоятельной объявляется наша современность — "насмешка гордая обманутого деда над промотавшимся внучком".В той же чудаковской статье из "Словаря юного филолога" лучшим примером назван вечный персонаж Плюшкин. И в 500-страничном романе все детали подобраны с завидной тщательностью: кто-то назовет это поистине плюшкинское собранием барахлом, а кто-то — антиквариатом.
Вот состязаются в армрестлинге жители города Чебачинска: "Шары мышц катались у него под кожей". Вот русская провинция берет на себя роль консерватора всего самого лучшего: "семейное чтение вслух, лоскутные одеяла, фикусы в кадках, вышивки гладью, фотографии в рамках и застольное пение хором". Вот рассказывает о своих подвигах герой Зарубайло — выясняется, правда, что он служил у белых, а рубал красных. Вот бабушка героя, бывшая воспитанница института благородных девиц, учит хорошим манерам и правилам: "Скатерти, полотенца, простыни, наволочки пахли ветром и яблоневым цветом или снегом и морозным солнцем; белья такой свежести Антон не видел потом ни в профессорских домах в Америке, ни в пятизвездочном отеле Баден-Бадена". Вот, сидя при трещащей лучине, скрипит гусиным пером дед — такую манеру письма он перенял у своего деда.
Со всеми этими плотно утрамбованными подробностями, многочисленными историческими свидетельствами, байками и апокрифами "Мгла" так тяжело ложится на читателя, что не оставляет ему возможности расценить текст иначе как нон-фикшн, мемуары. Так сразу становится легче, тем более что азартность писателя Чудакова проявляется не в увлечении вымыслами и домыслами, а в мозаичном воссоздании истории своей семьи (соответственно — и истории России).
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени: Роман-идиллия. М.: ОЛМА-Пресс, 2001